Собрание сочинений. Т.23. Из сборника «Новые сказки Нинон». Рассказы и очерки разных лет. Наследники Рабурдена
Шрифт:
— Ты искала меня? — спросил он.
— Да, — ответила она, чувствуя, что в голове у нее шумит, сама не понимая, что говорит.
— А зачем? Что случилось?
Она опустила глаза и пробормотала:
— Да ничего такого. Просто было тревожно, хотелось повидать тебя.
Тогда, успокоившись, он объяснил ей, что не хочет уходить далеко. Он боится за них. Эти негодяи пруссаки вполне способны выместить зло на женщинах и стариках. Впрочем, пока что все хорошо. И он добавил со смехом:
— Свадьба
Однако, видя, что она все так же взволнована, он снова стал серьезен.
— Да что с тобой? Ты что-то скрываешь от меня.
— Нет, нет, клянусь тебе. Просто я быстро бежала.
Он поцеловал ее и сказал, что не стоит им обоим оставаться здесь дольше. И уже хотел было пойти вдоль канавы, чтобы добраться до леса, но она удержала его. Она дрожала.
— Знаешь что, пожалуй все-таки лучше тебе остаться здесь. Никто тебя не ищет, ничто тебе не угрожает.
— Франсуаза, ты что-то скрываешь от меня, — повторил он.
Она еще раз поклялась, что ничего не скрывает. Ей просто хочется знать, что он здесь, возле нее. И она пробормотала, запинаясь, еще какие-то доводы. Она показалась ему такой странной, что теперь он и сам не согласился бы уйти далеко. К тому же он верил в возвращение французов. Люди видели французские войска около Соваля.
— Ах, только бы они пришли скорее, как можно скорее! — горячо прошептала она.
В эту минуту на рокрезской колокольне пробило одиннадцать часов. Удары раздавались один за другим отчетливо и звонко. Она вскочила в испуге: с тех пор как она ушла с мельницы, прошло два часа.
— Послушай, — сказала она торопливо, — если ты нам понадобишься, я поднимусь в свою комнату и махну платком.
И она убежала, а Доминик, сильно встревоженный, растянулся на краю канавы, откуда можно было наблюдать за мельницей. У самого Рокреза Франсуаза встретила старика нищего, дядюшку Бонтана, который знал всю округу. Он поздоровался с ней и рассказал, что сейчас только видел мельника, окруженного пруссаками; затем, крестясь и бормоча что-то несвязное, побрел дальше.
— Два часа прошли, — сказал офицер, когда появилась Франсуаза.
Дядюшка Мерлье был здесь; он сидел на скамье у колодца и по-прежнему курил. Девушка опять стала умолять, плакать, встала на колени. Она хотела выиграть время. Надежда на возвращение французов усилилась в ее сердце, ей казалось, что она слышит вдали мерный шаг солдат. Если бы они появились, если бы они освободили их всех!
— Послушайте, сударь, один час, еще один только час… — умоляла она. — Вы же можете дать нам еще час!
Но офицер был непреклонен. Он даже приказал двоим солдатам схватить Франсуазу и увести, чтобы можно было спокойно произвести расстрел старика. Страшная борьба завязалась тогда в сердце Франсуазы. Она не могла допустить, чтобы отец был убит на ее
Офицер и солдаты встретили его появление торжествующим криком. Но Доминик подошел прямо к Франсуазе, словно никого, кроме нее, здесь не было, и спокойно, почти сурово, сказал:
— Это нехорошо. Почему вы не привели меня с собой? Если бы дядюшка Бонтан не рассказал мне обо всем… Ну, все равно, я здесь.
Было три часа. Большие черные тучи, остатки грозы, разразившейся где-то неподалеку, медленно заволокли горизонт. Это желтое небо, эти медные лоскутья облаков превратили Рокрезскую долину, такую веселую при свете солнца, в какой-то мрачный разбойничий притон. Прусский офицер велел запереть Доминика, не сказав ни слова о том, какую участь он ему готовит, и с самого полудня Франсуаза терзалась невыносимой тревогой. Несмотря на настояния отца, она ни за что не хотела уходить в дом. Она ждала французов. Но часы текли, скоро должно было стемнеть, и она страдала еще сильнее оттого, что все это выигранное время, видимо, не могло изменить ужасной развязки.
Однако к концу дня пруссаки начали готовиться к уходу. Пока шли эти приготовления, офицер, как и накануне, заперся с Домиником. Франсуаза, поняла, что судьба юноши сейчас будет решена. Она сложила руки и начала молиться. Дядюшка Мерлье рядом с ней продолжал хранить свое суровое молчание — молчание старого крестьянина, который смиряется перед неизбежностью событий…
— О, господи! Господи! — шептала Франсуаза. — Они убьют его…
Мельник привлек ее к себе и посадил на колени, как ребенка.
В эту минуту офицер вышел во двор, а двое солдат позади него вывели Доминика.
— Ни за что! Ни за что! — кричал юноша. — Лучше умереть.
— Подумайте хорошенько, — еще раз сказал офицер. — Услугу, в которой отказываете вы, нам окажет кто-нибудь другой. Я дарю вам жизнь, я великодушен… От вас требуется только провести нас в Монредон через лес. Там, наверное, есть тропинки.
Доминик не отвечал.
— Итак, вы упорствуете?
— Убейте меня, и покончим с этим, — ответил он.
Франсуаза, сложив руки, издали умоляла его взглядом. Она забыла обо всем. Она готова была толкнуть его на предательство. Но дядюшка Мерлье схватил ее за руки, чтобы пруссаки не увидели этого жеста обезумевшей женщины.
— Мальчик прав, — пробормотал он, — лучше умереть.
Взвод был уже выстроен, но офицер медлил, рассчитывая, что в последнюю минуту Доминик проявит малодушие. Наступила тишина. В отдалении слышались громкие раскаты грома. Давящая духота нависла над деревней. И вдруг в этой тишине прозвучал возглас: