Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
ЭДМОНДО ДЕ АМИЧИСУ
Медан, 23 декабря 1878 г.
Любезный собрат по перу!
Я еще в деревне, несмотря на позднее время года, и только вчера прочитал великолепную статью, которую Вы мне посвятили. Как передать Вам мое восхищение, мое волненье? Не я, а Вы — великий писатель. Это Вы — наблюдатель, это Вы — художник. Спасибо тысячу раз, и снова спасибо. Именно сейчас, когда Вы так чудесно говорите обо мне в Италии, меня поносят во Франции. Хорошо бы уехать к Вам, разбить палатку рядом с Вашей на родине моего отца.
Горячо жму Ваши руки, прошу верить, что вечно буду Вам признателен.
ЛЕОНУ ЭННИКУ
Медан, 28 декабря 1878 г.
Конечно, нет, дорогой Энник, меня не волнует вся эта шумиха; разве только в первый день я немного рассердился. Но правда явно на
Что же это за личность дала материал Монжуайе для статьи в «Голуа»? Впрочем, статья вежливая, хотя и полна неточностей. О Вас пишут хорошо, и мне это приятно.
До скорого свидания. Прочтите мой понедельничный фельетон в «Вольтере».
Искренне Ваш.
1879
ГЮСТАВУ РИВЕ
Париж, 12 февраля 1879 г.
Милостивый государь!
Я прочел Вашу статью [120] и благодарю Вас, ибо Вы старались быть беспристрастным, это очевидно. Но почему Вы приписываете мне идеи, которых у меня никогда не было? Почему судите обо мне, не читав меня? Кажется, Вы человек молодой; не повторяйте же всех глупостей, которые распространяют обо мне и моих произведениях.
120
Имеется в виду статья Г. Риве о натурализме, помещенная в журнале «Молодая Франция», в номере от 1 февраля 1879 года. Данное письмо Золя к Риве было опубликовано там же, в номере от 1 марта.
Вы спрашиваете: «Откуда эта узость ума, обедняющая искусство?» Эта узость — любовь к правде, расширяющая сферу науки. Как видите — сущий пустяк.
Впрочем, писать об этом слишком долго. Я только чуть переделаю Ваше заключение: я — ничто, сударь, а натурализм — это все, ибо натурализм — это сама эволюция современной мысли.
Это он двигает наш век вперед, а романтизм был лишь коротким периодом начального толчка.
Вы говорите, что натурализм ограничивает литературный горизонт; напротив, он открывает бесконечность, подобно тому как наука Ньютона и Лапласа раздвинула границы неба, каким его видели поэты. Правда, у Вас о натурализме самое убогое представление, и я советую Вам уступить его репортерам, рыщущим в поисках материала. Ведь есть не только «Западня», сударь, — есть вселенная.
Примите, милостивый государь, уверения в совершенном моем почтении.
ГЮСТАВУ ФЛОБЕРУ
Париж, 17 февраля 1879 г.
Мне хотелось написать Вам, друг мой, чтобы сказать, что все мы действовали неуклюже в Вашем деле. [121]
Прошу Вас, смотрите на вещи как философ, как наблюдатель, как аналитик. Наша наибольшая ошибка заключалась в том, что мы поспешили, что пошли к Гамбетте напомнить о его обещании, когда и без нас его уже целую неделю изводили просьбами. Так как г-жа Шарпантье лежала больная в постели, пришлось обратиться к Тургеневу, а он на другой день уезжал в Россию и поэтому вынужден был торопить события. Положение сложилось неблагоприятное, возникли всякого рода досадные обстоятельства; я потом расскажу Вам об этом подробнее. Словом, я думаю, что здесь необходима была женщина, она быстро довела бы это дело до конца. Вы тут ни при чем, вы ничего не потеряли, и завтра, если Вы согласны, все можно уладить.
121
Чтобы избавить Флобера от бедности, его ближайшие друзья, втайне от писателя, хлопотали для него о должности смотрителя библиотеки Мазарини. Слухи об этом проникли в прессу, что больно ранило самолюбие Флобера. Гамбетта, от которого полностью зависело назначение Флобера, сказал просившему за него Тургеневу: «Нет, этому не бывать! Я не желаю!» В конце концов друзья добились для Флобера просимой должности.
Остается статья в «Фигаро». Не знаю, как газете стало известно это происшествие; но я узнаю. Тут «Фигаро» выступила по специальности: проявила болтливость и хамство, которые она обращает против нас всех со времен своего основания. Лучше всего Вам — просто отвернуться. Все, что она пишет, для Вас только почетно. И будьте уверены, это Вас ни с кем не рассорит. Репутация «Фигаро» известна, все хорошо знают, что Вы не причастны к делам редакции. Для нас пресса не должна существовать;
Я бы хотел знать, что Вы в силах стать выше этого. Все это не имеет значения. Для Вас важнее написать хорошую страницу. Ваши друзья не проявили нужной сноровки? Ну что ж! Они просят у Вас прощения, и на этом можно покончить. Если Вы разрешите им пробовать сызнова, они в другой раз своего добьются. Разожгите трубку статьей из «Фигаро» и, когда позволит здоровье, принимайтесь снова за работу. Остальное — дым; оно не существует.
Одно время я думал ехать к Вам и сказать все это на словах; но я был расстроен, а кроме того, боялся Вас утомить. Мы все Вас любим, Вы это знаете, и мы были бы счастливы доказать это Вам сейчас. Самое худшее — что из-за этого злосчастного перелома [122] Вы прикованы к Круассе. — Думаю, Вы спокойнее смотрели бы на вещи, если бы Вы были с нами. Старайтесь поскорей научиться ходить и возвращайтесь в Париж. А если выздоровление затянется, позвольте нам как-нибудь, когда Вы окрепнете, приехать к Вам хотя бы на часок. Еще раз прошу Вас, не огорчайтесь, наоборот, держите выше голову. Вы лучший из нас всех. Вы наш учитель и наш отец. Мы не хотим, чтобы Вы страдали в одиночку. Клянусь Вам, вы такой же великий художник сегодня, как и вчера. Что до Вашей жизни, которая немного омрачена сейчас, то все образуется, не сомневайтесь. Выздоравливайте поскорее, и Вы увидите, что все будет хорошо.
122
Незадолго до письма Золя Флобер, спускаясь по лестнице, оступился и сломал себе ногу.
Обнимаю Вас.
ЭДМОНУ ГОНКУРУ
Париж, 1 мая 1879 г.
Кончаю «Братьев Земганно» и пишу Вам, чтобы Вас поздравить: это одна из Ваших лучших книг.
Но, по зрелом размышлении, я глубоко сожалею, что Вы написали такое предисловие. [123] Как-то вечером Вы мне сказали, что кое-кто прилагает много усилий, чтобы посеять раздор в нашей маленькой группе. И вот посмотрите, что начинает говорить пресса о Вашем предисловии: его суют под нос любящей Вас молодежи, Вас обвиняют в том, что Вы от нее отрекаетесь в ту самую минуту, когда ей требуется Ваша мощная поддержка. Меня это очень огорчает.
123
В предисловии к «Братьям Земганно» (1879) Э. Гонкур неожиданно для читателей заявил, что «окончательная победа реализма, натурализма, писания с натуры в литературе» будет достигнута лишь тогда, когда романисты откажутся от народной тематики, будто бы уже исчерпанной; «когда жестокий анализ, который мой друг Золя, а быть может, и сам я, привнесли в изображение общественных низов, будет применен талантливым писателем к воссозданию мужчин и женщин из светского общества…». Это заявление, естественно, вызвало протест убежденного демократа Золя.
Я собираюсь ответить на Ваше предисловие, выразив все свое восхищение Вами, но пытаясь в то же время осветить некоторые пункты, которые Вы, мне кажется, оставили в тени.
Искренне Ваш.
ЭДМОНУ ГОНКУРУ
Париж, 2 мая 1879 г.
Дорогой друг!
Я знаю Вас и люблю. И ни на мгновение не усомнился в Ваших добрых намерениях. Я жалел, жалею и сейчас о том, что окружающие воспользовались какой-то Вашей фразой, чтобы причинить неприятность нам всем, а мы ведь так глубоко Вами восхищаемся. В нескольких газетах — в «Телеграфе», в «XIX сьекль» — я нашел ту же заметку, что и в «Ви модерн». Сейчас механизм пущен в ход, и нас захотят от Вас оторвать. Вот что меня огорчило, но Вашей вины тут нет.
Только что кончил статью по поводу Вашего предисловия. Я постарался сказать в ней все, что думаю, но так, чтобы нельзя было ни на минуту усомниться в том, что мы единомышленники.
Сердечно Ваш.
ЛУИДЖИ КАПУАНА (МИЛАН)
Медан, 27 мая 1879 г.
Милостивый государь и любезный собрат по перу!
Охотно даю Вам разрешение поместить мое имя на первой странице романа, который Вы собираетесь опубликовать. Это честь для меня, и мне радостно сознавать, что даже за пределами Франции я буду солдатом правды. Мое имя принадлежит всем, кто сражается в одном бою со мною.