Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
Да, друг мой, всем нам следовало бы убраться из этого мира, и чем скорее, тем лучше. В самом деле, кругом одна тоска, и не для чего жить.
ФРАНСИСУ МАНЬЯРУ
Медан, 5 сентября 1880 г.
Дорогой господин Маньяр!
Не будете ли Вы столь любезны оказать мне дружескую услугу и опубликовать в «Фигаро» прилагаемое мое письмо г-ну Лаффиту, главному редактору «Вольтера»? Этот престранный господин напал на меня, что называется, с тыла, в газете, которую я же помог основать, а теперь дошел до того, что отказывает мне в праве ответить на его нападки и попрощаться с моими читателями. Сегодня утром он объявил, что не будет печатать моего письма, но готов на него ответить, если я его опубликую где-нибудь в другом месте.
Подумайте только, какая остроумная выдумка, а главное, какая порядочность! Меня г-н Лаффит не напечатает, но будет мне отвечать. Он решил не допускать на страницы газеты аргументацию
Сперва я было подумал добиться опубликования моего ответа в судебном порядке. Но, по правде говоря, происшедшее начинает казаться мне ничего не стоящей чепухой, и мне уже самому немного совестно, что я так близко принял все это к сердцу. Но теперь — конец. У меня есть дела поважнее, нежели возня с этим г-ном Лаффитом. Он волен печатать или не печатать, отвечать или не отвечать — для меня он больше не существует.
Заранее от души благодарю Вас за гостеприимство в Вашей газете. Преданный Вам собрат по перу.
Вот письмо г-ну Лаффиту от Эмиля Золя.
Медан, 4 сентября 1880 г.
Милостивый государь!
Вчера я успел лишь послать Вам по телеграфу свой отказ сотрудничать в газете. Но мне не по душе оставлять без ответа вашу столь странную и неожиданную статью.
Когда «Жиль Блаз» урезает мое обозрение от 31 августа, не обозначив даже точками опущенные места, и выкраивает из него панегирик себе, — это еще я могу понять и извинить до некоторой степени. Но когда Вы с некоей целью, которую я сейчас назову, делаете вид, будто верите, что я выступил в защиту «Жиль Блаза», дело приобретает весьма забавный оборот. К счастью, Ваши читатели прочли мою статью, и у них, надеюсь, достаточно здравого смысла и доброжелательства, чтобы усмотреть в ней лишь негодование честного писателя против лицемерных ухищрений прессы.
Но наша с Вами ссора произошла не из-за этого, не так ли? Оставим случай с «Жиль Блазом» и давайте обратимся к другому моему обозрению, а именно к тому, что посвящено нашим политическим деятелям и откуда Вы прежде всего привели отрывки. Вы выдали себя, милостивый государь, с головой. Друзья Ваши — не мои друзья. Действительно, за Вами стоит весь литературный сброд, который ныне занимается дележом Франции. И я прекрасно понимаю, что эти друзья и диктовали Вам вчерашнюю статью. Особенную роль среди них играет один субъект, чье единственное превосходство состоит в том, что он сам себе подписал смертный приговор. Посредственный сочинитель, коего никто не читает, посредственный депутат, ни разу не раскрывший рта, посредственный полицейский, от которого Республика не дождалась еще ни одной ценной услуги, — словом, безнадежная посредственность, человек, приобретший прочную репутацию никчемного. Итак, Вы сделали выбор между Вашими политическими друзьями и мною. Ну что ж, это естественно. Только было бы гораздо честнее сказать об этом без обиняков и не поливая меня грязью.
При этом Вы добавляете, что я всегда пользовался в «Вольтере» свободой. Как же! Едва только Вы сели в кресло редактора, как в первой же моей статье изъяли строчки, которые будто бы задевали Республику. Я написал Вам, что если впредь Вы позволите себе переставить хотя бы одну запятую, то я уйду из газеты. Тогда, смекнув, что я Вам еще нужен, Вы смирились. Итак, я был в «Вольтере» на привилегированном положении и вместе с тем в полной изоляции; без громких слов, в одиночку я вел свою борьбу, отнюдь не стремясь втянуть в нее Вас, но и не желая принимать на себя ответственность за то, что печаталось рядом с моими статьями. Именно так я и понимал всегда газетное дело.
И еще об одном, милостивый государь. Когда редактор расходится во мнениях с кем-либо из своих сотрудников, то он обычно, прежде чем пойти на разрыв, старается с ним объясниться. В таком духе должны строиться взаимоотношения между людьми воспитанными. Но что сказать о редакторе, который, не перемолвившись ни словом со своим сотрудником, даже ни разу перед тем не попросив его смягчить полемический тон, вдруг с шумом обрушивается на него на страницах газеты, которая принадлежит им обоим, и превращает в скандал внутренний вопрос, который следовало упорядочить деловым образом. Очевидно, этому редактору совершенно неведомо, как надо вести себя с писателями, и ему явно не хватает того, что я назвал бы литераторской учтивостью. Я предлагаю Вам, — а при необходимости и потребую, — незамедлительно, лучше всего завтра же, опубликовать настоящее письмо в «Вольтере». Пускай хоть так я выступлю напоследок в газете, одним из основателей которой я был и которая заменила другую газету, где я в течение трех лет вел кампанию, вызвавшую возмущение у Вас и у Ваших друзей.
Ж.-КАМИЛЮ ШЕНЬО
Медан, 5 ноября 1880 г.
Милостивый государь!
С неподдельным интересом прочел Ваше длинное письмо и хочу, чтобы Вы знали, какое удовольствие Вы мне доставили, споря со мной.
Разумеется,
Примите, милостивый государь, уверения в моем дружеском к Вам расположении.
1881
ЖАНУ БЕРНАРУ
Медан, 19 января 1881 г.
Дорогой собрат по перу!
Весьма польщен высокой честью, которую Вы оказали мне Вашей просьбой набросать несколько строк для первого номера «Виктора Гюго». [125]
Шлю самые сердечные приветствия молодому поколению нашей литературы, о котором Вы пишете. Желаю ему войти в зрелый возраст сильным и правдолюбивым. Что же касается Виктора Гюго, чье славное имя Вы избрали знаменем, то он был и, бесспорно, останется величайшим и гениальнейшим лирическим поэтом во всей французской литературе. Я всегда это утверждал и сейчас душевно рад возможности повторить то же самое. Ни в одной литературе не сыщется поэта ему под стать.
125
Жан Бернар был в то время главным редактором журнала «Виктор Гюго», основанного в 1881 году группой французских писателей (в том числе Леон Кладель, Гектор Франс и др.).
С глубокой признательностью, искренне преданный Вам собрат по перу.
РЕДАКТОРУ ЖУРНАЛА «НЭН ЖОН» [126]
28 марта 1881 г.
Милостивый государь!
Я ни в коем случае не приду на свидание, которое Вы мне назначили на будущую среду подле могилы Стендаля, так как менее всего желаю, чтобы на другой день все газеты обвинили меня в намерении похитить прах великого психолога с целью использовать оный в виде рекламы.
126
«Нэн жон,или Художественная, научная и литературная газета» («Nain jaune» — букв. «Желтый карлик») — иллюстрированный литературно-сатирический журнал, выходивший с перерывами с 1814 года. В 1881 году «Нэн жон» организовал манифестацию на кладбище Монмартр в честь Стендаля.
Я решительно против всякого рода публичных манифестаций. На мой взгляд, для того чтобы беречь и прославлять память наших учителей, нам, литераторам, достаточно пера.
Благодарю Вас за дружеские чувства, искренне Ваш.
ПОЛЮ АЛЕКСИСУ
Медан, 30 апреля 1881 г.
Дорогой друг!
Я хотел доставить Вам приятную неожиданность и послал в «Фигаро» для номера, который должен выйти в понедельник, статью о Вас и о Мопассане. Маньяр вернул мне эту статью, заявив, что оба вы пока еще не выказали себя настолько талантливыми, чтобы красоваться на первой странице «Фигаро». За кулисами, надо полагать, скрываются «наши тонкие ценители».
Вначале я намеревался стукнуть кулаком по столу, но затем решил, что благоразумнее пойти на компромисс. И посему вместо статьи, которая порадовала бы Вас, Вы прочтете в понедельник одно мое древнее творение, на скорую руку подогнанное под нынешние обстоятельства. Но статью о Вас я сохранил, так как надеюсь все-таки переубедить Маньяра и всучить ему эту статью через несколько недель.
Проза ваша в «Ле Клерон» производит очень благоприятное впечатление. Бесконечно вам признателен.
Ваш.
АНРИ СЕАРУ
Гран-Кан, 21 августа 1881 г.
Дорогой Сеар!
Благодарю за телеграмму. Статью закончил только-только, она как будто недурна. Я правильно сделал, что переждал, получилось забавнее.
Здоровье жены никак не установится, ей то лучше, то хуже. Все же я не утратил надежды на то, что она поправится, и намерен торчать здесь как можно дольше. Однако, если и впредь будет так холодно, мы, может статься, числу к 15 сентября вернемся в Медан.
Работа моя по-прежнему двигается ровно. Решительно с этим романом все дело в точности и четкости. Никаких фиоритур, ни следа лирических излияний. Он не доставляет мне пламенных восторгов, но возиться с ним занятно, точно с механизмом, состоящим из множества колесиков, работу которых нужно отрегулировать самым тщательным образом. Меня занимает такой вопрос: вот тебе кажется, что ты — человек с темпераментом; так ли уж разумно душить его или хотя бы сдерживать? Если какая-нибудь из моих книг и останется жить, то наверняка самая темпераментная. Впрочем, нельзя же вечно петь на один лад, нужно пробовать работать по-всякому… Вообще-то я зря к себе придираюсь, потому что, повторяю, я очень доволен «Накипью»; я называю ее своим «Воспитанием чувств».