Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Золя Эмиль

Разрыв между нами неизбежен еще и потому, что я упрямо верю в справедливость; верю в извечную природу и в молодую науку. Все — в ней, и ничего вне ее. То, чего наука еще не знает, она узнает, а чего она не узнает, мы постараемся не касаться, чтобы не впасть в заблуждение. Я верую в жизнь, считаю ее единственным, вечно прекрасным источником здоровья и силы. Она одна приносит плоды, одна трудится во имя Города будущего. Если я упорно замыкаюсь в позитивизме, то единственно потому, что нахожу его противоядием против безумия, охватившего ваши умы, против идеализма, который так легко приводит к чудовищным извращениям, к смертельным социальным бедам. Вы уже докатились до мистицизма, сатанизма, оккультизма, до религии, поклоняющейся дьяволу,

до бесплодной любви. Народы умирают, если они перестают любить жизнь, если, одурманенные таинствами мистерий, они устремляются в сумрак, призывая смерть. Только трудящиеся заняты истинным делом, прилагают к нему все усилия и, подобно деревьям, приносят здоровые земные плоды, порожденные землей, — это лучшие граждане. У нас с вами не осталось ничего общего, порвем же, молодые люди, порвем на виду у всех.

Разойдемся по всем пунктам, по поводу мужчин, по поводу женщин, по поводу жизни, по поводу истины.

Вот мы и стали заклятыми врагами, прекрасная молодежь, вот мы и покончили друг с другом. Если и вам не нужен, то еще меньше нужны мне вы; я подобен достопочтенной курице из наших птичников, которая шарахается в ужасе от выводка диких утят, нечаянно ею высиженных.

Когда вы вопите, что правда жизни внушает вам ужас, что вы ее похоронили и она уже не воспрянет, — как вы смешите меня! Предположим, что на какое-то мгновение стремление к правде ослабло. Разве вам неизвестно, что коромысло весов колеблется, что в литературе всегда так — избыток правдивого приводит к мечтам; избыток мечтаний приводит к поискам правдивого. Нельзя похоронить наблюдательность, как нельзя похоронить воображение. Это не больше чем юношеское бахвальство, в которое и я впадал когда-то. А сейчас моя искушенная опытность не может не трунить над вашим юным зазнайством.

Но вот что неоспоримо — никакие ваши усилия не могут затемнить, даже на мгновение, свет правдивых творений искусства. Пресловутый натурализм, натурализм, который бы ежедневно хороните, твердо стоит на ногах, чтобы доказать вам, что он существует. Разгадка его могучей жизненности очень проста — в нем-то и заключается истинное цветение эпохи, только он пустил корни в почву нашей демократии и науки. Если вы хотите, чтобы процветало ваше реакционное искусство аристократических откровений, переселитесь на другую планету, измените наше общество. Разве опыт уже не произведен? Ваше искусство не хочет цвести, несмотря на ваш бесспорный талант, ваши произведения — мертворожденные; неужели вы не в состоянии понять, что, если ваше искусство не цветет, как оно должно бы было цвести, это означает, что оно не питается соками нашей современности?

Есть и еще одна причина — не вся молодежь с вами. Но именно вы принадлежите к тем, кто производит шум, кто наводняет газеты и журналы, и кажется, что, кроме вас, никого нет, потому что вы так кричите, что заглушаете остальных. Вы оказываете мне честь и доставляете удовольствие, посылая мне эти журналы и газеты, я всегда читаю их с бесконечным интересом. Обо мне вы отзываетесь весьма нелестно, как и о большинстве моих сверстников, меня лично это нисколько не трогает; я ведь, как всем известно, старая калоша, которая прошагала по стольким болотам, что стала нечувствительна к любой сырости. Меня это даже забавляет. Боже мой, да ваше неуважение к старшим — это еще лучшее, что в вас осталось! В этом сказывается какая-то мужественность. Вы хоть тут показываете, что в ваших жилах еще есть кровь; ваш гнев оживляет вашу набальзамированную литературу, и только поэтому вас можно читать без особой скуки.

Но беда, видите ли, в том, что журналы ваши серы, унылы, мертвы. От них исходит какой-то заплесневелый дух догматизма, односторонности и нетерпимости. Вы — доктринеры, вам по сто лет. Ваши передовые чересчур длинны, напичканы ученостью, педантичны. Наши старинные журналы, такие толстые и серьезные, кажутся веселыми и легкомысленными по сравнению

с вашими. Ах, до чего же печальна принятая вами поза, и насколько больше любил бы я вас, будь вы, как это свойственно молодости, немного безрассудными, немного глупыми, столь же одержимыми и несправедливыми, но избавленными от той тяжкой, беспросветной ночи, которой вы себя окутываете, претендуя на глубину. Где она, старая французская веселость? Вы заставляете нас жалеть даже о песенках Беранже!

Вы не ощущаете счастья вашей юной неопытности; ни свободы, ни простора; ни радостного утреннего пробуждения с песней на устах; ни оплодотворяющей любви, которая опрокидывает девушек в высокой траве. От ваших произведений исходит запах склепа, куда никогда не достигает солнце, в них — бессильная похотливость, без пола и возраста, двусмысленная религиозность, приводящая к чудовищным извращениям интеллекта и морали.

Однако не слушайтесь меня, не старайтесь исправиться! Продолжайте, детки мои, продолжайте, прошу вас! Если бы только вы могли видеть, каким сардоническим смехом я смеюсь, уткнувшись в свою стариковскую бороду, когда получаю и читаю ваши журналы.

Побольше лилий, еще лилий, уверяю вас, вы еще недостаточно их насовали! Засыпьте все охапками лилий, пусть задохнется от них мир! Напихайте побольше бледных дев, дев, сотканных из одной лишь души, прогуливающихся в лесах и танцующих в объятиях любовников, подобных грезам; пичкайте нас ими до тех пор, пока мы не получим к ним полного отвращения! А символы, о, эти символы, умоляю вас, не останавливайтесь, создавайте их без устали, да потемнее, да посложнее — так, чтобы они тяжко давили на бедный человеческий мозг!

Какой реванш вы нам подготовляете, мои малютки! Если ваша жатва лилий — единственная причина современных мигреней продолжится еще несколько лет, натурализм, презренный натурализм, который вы похоронили, прорастет обильно, как рожь, кормилица людей.

ЖАБА

Когда меня посещает молодой писатель, начинающий, — а их бывает у меня немало, и я принимаю их очень хорошо, — первый мой совет ему:

— Работайте много, по возможности регулярно, каждое утро от такого-то до такого-то часа. Наберитесь терпения. Если нужно, ждите десять лет, пока не добьетесь успеха и ваши книги не пойдут в ход. А главное, не подражайте нам. Забудьте, что мы, старшие, существуем.

Затем я никогда по упускаю случая дать второй совет:

— У вас должен быть луженый писательский желудок, способный легко переварить все глупости, все гнусности, которые будут писать о вас и ваших книгах… Вы краснеете? Вас охватывает дрожь? Это потому, что вы слишком еще юны, слишком хрупки. Не поддавайтесь чувству отвращения, как бы оно ни было естественно, иначе вас ждут неприятности… Вот вам мой совет: каждое утро, встав с постели, извольте проглотить натощак живую жабу покрупнее. Их продают на Центральном рынке, — попросите кухарку, она вам достанет. Расход самый ничтожный: по три су за штуку, если покупать на дюжины; через год-другой у вас будет настоящий писательский желудок, и вы сумеете проглатывать самые худшие статьи современных критиков, не испытывая ни малейшей тошноты.

Молодой писатель смотрит на меня встревоженный, а я провожаю гостя до двери и не переставая твержу ему о благотворном действии испытанного на себе самом профилактического средства.

— Разумеется, это не очень приятно, особенно первое время. Но ничего, молодой человек, привыкнете, привыкнете. Хорошая живая жаба, если только можешь удержать ее в желудке, приучает переносить любые мерзости, любые гадости, любую отраву. Она на целый день дает иммунитет против всех мыслимых пакостей. Человек, ежедневно проглатывающий такую пилюлю, — это закаленный человек, которому ничто уже не страшно… Не бойтесь, юноша, не бойтесь, глотайте ежедневно по жабе, и вы не раз вспомните обо мне с благодарностью!