Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма
Шрифт:
Только этим могу я объяснить головокружительную карьеру г-на Гамбетты. Действуя подобно трибуну на толпы народа, он сумел использовать политические события в своих интересах; тем, что он достиг власти, он обязан своему темпераменту, в котором изворотливость уживается с буйством. К тому же он удовлетворял интересам большинства в стране, что позволило ему держаться долго и окончательно утвердить свое высокое положение. После г-на Тьера, который был первой ступенью Республики, он — ее вторая ступень, и с этой точки зрения он был, безусловно, полезен. Ум его тут ни при чем. В истории мы часто видим примеры тому, как события подхватывают человека и выталкивают вперед, чтобы заполнить яму. В один прекрасный
А что будет завтра? Какое неизвестное лицо придет на смену г-ну Гамбетте?
Тут, повторяю, надо ждать. Друзья г-на Гамбетты утверждают, что в нем скрыт государственный деятель, администратор, организатор, реформатор. Посмотрим. Пока что мы об этом ровно ничего не знаем. Г-н Гамбетта избрал роль, которая повергает нас в сомнение. Утверждают, правда, что в действительности он руководит всем, продолжая упорно прятаться за кулисами. Но, не говоря уже о том, что неразбериха, в которой мы живем, не делает ему чести, нелогично было бы приписывать ему действия, за которые он не хочет брать на себя ответственность. Кто же совершил то или иное деяние, он или кто другой? Все покрыто мраком неизвестности. Итак, для нас г-н Гамбетта не управляет, никогда не управлял, и мы не знаем, сможет ли он когда-нибудь управлять.
Он, правда, четыре месяца был диктатором в провинции. Только времена тогда были такие смутные и все связанные с этим обстоятельства настолько неясны, что в интересах строгой истины следовало бы воздержаться от выводов. Можно восхищаться г-ном Гамбеттой как восторженным патриотом, но невозможно принимать этого патриота за государственного деятеля, уравновешенного и твердого, каким его хотят выставить.
В дальнейшем он неуклонно продолжает произносить речи. Репутацию ему создали не поступки, а фразы. Не чем иным, как фразами завоевал он авторитет. Повторяю, когда вглядишься пристальнее, видишь, что он всего-навсего трибун. Надо сделать шаг вперед — он говорит. Надо предотвратить опасность — он говорит. Надо дать почувствовать свою власть — он опять говорит, говорит без умолку, говорит всюду. Слова — это оружие его честолюбия, так же как оружием Бонапарта был его меч. Мы присутствуем при завоевании Франции словами, после того как в муках и рыданиях видели, что ее завоевывали мечом.
Именно завтрашний день принесет Гамбетте большие трудности. По отвращению, с каким он относится к исполнительной власти, отказываясь принять ее на себя, угадываешь, что он ее боится.
Я хорошо понимаю, чего он ждет, — более разумного большинства в палате, более кроткого большинства — в сенате. Но допустим, что завтра он будет наконец уверен в том, что собрал эти два большинства. Если они чем-то облегчат ему трудную задачу управлять, ему тем не менее придется делать свое дело, то есть возложить на себя полную ответственность за все, находясь при этом все время под угрозою краха.
Надо дождаться этого дня, чтобы иметь возможность сказать, действительно ли Гамбетта только трибун, обладающий к тому же весьма сомнительным красноречием, только честолюбец, стяжавший своей тактикой успех и умевший до сих пор лишь наслаждаться властью, отказываясь переносить связанные с нею опасности. Что касается нас, зрителей, людей, привыкших анализировать и равнодушных к политике, то пока мы видим обыкновенного Гамбетту — мы все еще ждем того великого Гамбетту, чей приход возвещают нам трубы его клевретов.
Да, таков мой вывод. Если шум, поднятый вокруг, относится к теперешнему Гамбетте, этот шум несуразен и просто смешон. Подобное идолопоклонство можно объяснить только тем, что мы повредились в уме. Но если этот
Народы готовы. Г-ну Гамбетте остается только показать, на что он способен.
НАТУРАЛИЗМ
Ну что же, давайте поговорим о нем! Но прежде всего мне хочется, чтобы вы заметили, как я на этот счет подчеркнуто скромен. Вот уже четыре месяца, как я подвизаюсь в «Фигаро», и до сих пор не обмолвился ни словом о пресловутом натурализме! Я писал статью за статьей, и если я решаюсь написать ту, которой от меня ожидали в самые первые дни как некоего кредо, то я делаю это только потому, что неделя была бедна событиями и я не нашел никакого другого материала. Хорошо! Давайте поговорим о натурализме, коль скоро ничего лучшего у нас нет под рукой.
К тому же никаких новых доводов я приводить не собираюсь. Я тысячу раз говорил об этом и могу только повторить сказанное раньше. Но тогда я давал свои объяснения в подземельях оппортунистов, откуда широкая публика не могла меня слышать. Сейчас, когда я обращаюсь к пятистам тысячам читателей «Фигаро», я хочу воспользоваться удобным случаем, чтобы в последний раз выступить в защиту своих определенных положений и попытаться доказать свою правоту.
Итак, я хочу выставить напоказ весь свой позор. Вы увидите, до какой наглости может дойти мое безрассудство. Всем известно, что я и двух слов не могу сказать без того, чтобы не впасть в несуразность, что и мои художественные произведения, и критические статьи столь же глупы, сколь и грязны. Вся наша печать держится на этот счет единого мнения. И все же я хочу успокоить дам и заверить их, что они могут остаться: нет никаких оснований вести дело при закрытых дверях.
Не будем начинать с Адама, но вот несколько фактов из нашей истории литературы.
В конце XVIII века старинные классические правила трещат по всем швам. Вместе с тем великий разрушитель Вольтер не принимает участия в их изничтожении; напротив, он сохраняет эти правила и их защищает. Но рядом с ним появляются Дидро и Руссо и прокладывают литературе новые пути. С приходом Дидро, от которого берут начало наши современные позитивисты, появляются методы наблюдения и эксперимента применительно к литературе. С приходом Руссо католицизм превращается в деизм, поэтическое чувство пробуждается и воспевает мировую душу. За каждой литературной проблемой стоит проблема философская. Пантеисту Руссо суждено было стать отцом романтиков, тогда как позитивист Дидро, несмотря на всю свою противоречивость, становится истинным провозвестником натурализма — ведь именно он первый потребовал подлинной правды и в драме и в романе.
Разумеется, я оставляю без внимания оттенки. Я только подвожу итог и говорю о главном. Но проследите развитие обоих писателей. Оба они — революционеры и ополчаются против классической традиции, против абстрактного героя, созданного на основе догматических правил, чистого сознания, оторванного от тела и от среды. Но последователи их расходятся в разные стороны и в конце концов вступают между собой в борьбу. В то время как романтики сохраняют отвлеченные образы, созданные на основе классических правил, и довольствуются тем, что по-новому их одевают, натуралисты возвращаются к изучению природы человека в ее истоках, заменяют метафизический образ человека физиологическим и больше не отделяют его от определяющей его поступки среды.