Собрание сочинений. Том 1. Голоса
Шрифт:
ЛАМПА
ИРИНА
МОНОЛОГИ
(1982)
ПРОЛОГ
На сцене появляется ПРОЛОГ, некоторое время стоит, молча.
Не говорить я вышел, а молчать.И даже не мычать – молчать и точка.Молчать – о чем? О многом мы молчим,Но можно т а к молчать, а можно – э д а к.Иные так молчат красноречиво,уж лучше б говорили что-нибудь.Давайте вместе помолчим сегодня,о том, что хорошо нам помолчатьи что молчанье – добрый плод общенья,ведь если мы друг друга понимаем,то незачем нам воздух распалять.Молчальниками пусть нас назовут.Молчальник-не тихоня, как Молчалин.Молчанием молчальник опечален…Не так уж много бессловесных женщинв литературе нашей. Но МариБолконская прелестна тишиной.Пастельные и робкие всегдапомалкивают, хоть и примечаютвсе, но во избежанье зла и бурипредпочитают скромно промолчать.И я – Пролог – возник из немотыКогда б на то не авторская воля,я просто постоял бы, помолчал,а проще бы – совсем не появлялся.Но я – актер и вынужден молчатьна публику – со сцены, громко, страстно!Зал, тишиной завороженный зал —вот ванна для меня, где я купаюсь,блаженствуя… и паузу держу…Сам Пушкин эти паузы любил —от чувств избытка. Знаки умолчаньяон проставлял в «Онегине» затемчтоб действие живее развивалось,как будто бы говорено о том,о чем он предпочел не говорить,и здесь, где точки, будто взвод на марше,построились онегинской строфой,сама строфа как будто существуети даже рифмы кто-то угадал!..Мы можем также вспомнить молчаливо,как Пушкина поправил Николай,а царь, конечно, знал молчанью цену:«народ ликует» зачеркнул брезгливо,«безмолвствует», подумав, начертал.Еще – стихи: «Ненастный день потух;ненастной ночи мгла…» Не думайте, что мухибумагу засидели или цензор-дурак резвился. Нет! страдает, молчалюбовник, мавр, и лишь в самом финале —ревнивою угрозою: «А если ………….»И, помнится, в романсе Даргомыжскийраскатом волн и грохотом прибояотточье это выразил вполне.Живет в Москве на Сретенке художник.По лестнице(как бы во сне)
пускай прополоскает —вот белые кувшинки и кувшины —и миром нас наполнит тишина.(меняя тон, обыденно)
А вообще-то нервничает Автор,и тут меня поставил объявитьчто он надеется… что вы ему, конечно…Как в общем-то похоже все на сделку!..Он очень постарается… а вы —само собой… поскольку вы… и он…ПРОЛОГ, совершенно смешавшись, умолкает.
СТЕНА
Появляется НЕКТО, одетый в черное трико. Прислушивается. В продолжение монолога живет и действует как мим.
Где бы ни был: в гостях или дома, в лесу или в городе, в метро – и в кино – и во сне, я прикладываю ухо к незримой стене.
И слушаю —
С другой стороны вам незримой стены: бормотание, вскрики, глухая возня… Не люди, не события, не здесь…
Там собрались хранаки на маной, рассорились из-за куска хрыченки. Хранка и хран встали на задние цапки, раздули свои вазыри. Хлещут друг друга хвостами когтистыми, стараются выдрать зерцальца. Хныхочут, как обиженные дети. И брызгаются, как дезодоранты.
Помирил бы я их, успокоил. Покачал и согрел на своих сослоненных ладонях. Перелил одну сущность в другую.
Но провожу рукою – и стена. Ни выступа, ни ручки, ни звонка…
Жена глядит и улыбается:
– Это что за поза? То приседаешь, то встаешь на цыпочки. Ты выставил вперед ладони, оглаживаешь пустоту, как будто здесь стена или стекло. Ты подражаешь миму? Или это – лечебная гимнастика?
Я улыбаюсь ей, не отвечая. Я слушаю, что за моей стеной?
Там шорохи, туманных форм движенье…
Там амроки и вымроки и шахры. Они хрустят и трутся друг о друга, то их пронижет огненным дождем, то налетят и жалят сигафаги. Огромны, как вселенские коровы, и так же кротки амроки и вымроки. И между тем небезопасны шахры…
Все время там – своеобразный шорох. Там лопаются капельки, в которых тысячекратно отражен пейзаж. То муравейник, то пчелиный улей, то будто весь из башен городок, а между тем ни то и ни другое…
Я слышу: тут же рядом за стеною буль-буль булькают в каменных колодцах. Высунется гладкий, как ракета. Вдруг раскроется множество сознаний – искривит, перестроит пространство. Снова станет гладким крокотуком. И буль-буль на дно – тянет за собою время, словно липкую сладкую тянучку…
А динамед говорит, говорит то по-испански, то по-чукчански. Мешает английские слова с древнемогильскими… Узнаю эолийский космический – язык для торжественных случаев, с золотом красный… Говорит динамед, говорит. Боится остановиться. Если выговорится – сдохнет сейчас же…
Хранаки, амроки и вымроки и шахры!Многоязычный динамед, я с вами!Я сочувственник! Я тожеХочу дышать радиоактивной пылью,И на восходе Альфы и ОмегиВсе явственнее быть и насыщатьсяТеплом и светом радостной вселенной!Но тут – стена. И там – стена. Повсюду. Вплотную вплоть. Я сам – стена, в которой дырки проделаны. Кричу, чтоб отворили. Напрасно. Не глух, но замкнут. Ключ потерян.
ГЛУШИЛКА
К нам нерешительно приближается ПОЛНЫЙ ЧЕЛОВЕК в круглой шляпе, сдвинутой на затылок. По-видимому, он хочет что-то сказать. Вдруг издает два сигнала длинных, один короткий.
Пи-и! Пи-и! Пип! Дорогие люди, цветы и собаки! Сейчас двенадцать часов по московскому времени. Мы начинаем свои сегодняшние, передаем изо рта этого доброго человека. Спасибо тебе, большой души человек.
(Человек в недоумении озирается.)
Большое круглое спасибо. Не пугайтесь, уважаемый. Сегодня вы – наш избранник. Вы, можно сказать, наш рупор. Правда, если заглянуть поглубже, ничего особенного: печень увеличена, мошонка дряблая, мысли по преимуществу глупые. Во рту – золотой мост, тоже не вызывает особой симпатии… Но сегодня вы… живой… правдивый…
(Человек зажимает себе рот, некоторое время борется с собой, продолжает бубнить сквозь ладонь, задыхается.)