Собрание сочинений. Том 1. Ким: Роман. Три солдата: Рассказы
Шрифт:
— Это нечто непостижимо чудесное, полковник, — сказал отец Виктор, проговорив без остановки минут десять. — Его друг, буддист, ушел, записав мой адрес и имя. Не могу хорошенько понять, заплатит ли он за образование мальчика или он готовит какие-нибудь волшебные чары. Потом он обратился к Киму:
— Ты доживешь до того, что будешь благодарен своему другу Красному Быку. Мы сделаем в Санаваре из тебя человека хотя бы и ценой того, что ты станешь протестантом.
— Конечно, конечно, — сказал Беннет.
— Но ведь вы не поедете в Санавар? — сказал Ким.
— Мы поедем в Санавар, мой маленький. Это приказание командира, который несколько поважнее сына О'Хары.
— Вы не поедете в Санавар.
Все присутствовавшие в палатке разразились громким смехом.
— Когда ты немного побольше познакомишься со своим полком ты не станешь смешивать приготовлений к войне с обыкновенным ученьем. Впрочем, мы надеемся, что со временем пойдем на войну.
— О, знаю я все это.
Ким снова пустил стрелу наудачу. Если они не отправлялись на войну, то не знали еще того, что он узнал из разговора на веранде в Умбалле.
— Я знаю, что теперь вы не на войне, но я говорю вам, что, как только вы доберетесь до Умбаллы, вас пошлют на войну — на новую войну. Это война восьми тысяч человек, не считая пушек.
— Это чрезвычайно точно. Что, дар пророчества принадлежит к числу других твоих талантов? Возьми его отсюда, сержант. Возьми для него одежду у барабанщиков и смотри, чтобы он не ускользнул у тебя из рук. Кто скажет, что прошел век чудес? Я думаю, я пойду спать. Мой бедный ум слабеет.
Час спустя Ким, чисто вымытый, в ужасной одежде, которая врезалась ему в руки и в ноги, сидел молча, словно дикий зверь, в дальнем конце лагеря.
— Самая удивительная птица, — сказал сержант. — Он является с желтоватым браминским жрецом со свидетельствами из ложи на шее и говорит Бог знает что о каком-то Красном Быке. Брамин исчезает без объяснений, а мальчик сидит, скрестив ноги, на кровати капеллана и предсказывает кровавую войну всем нам. Индия — дикая страна для богобоязненного человека. Я привяжу его за ногу к жерди палатки, чтобы он не ушел через крышу. Что такое ты говоришь про войну?
— Восемь тысяч людей, кроме пушек, — сказал Ким. — Увидите очень скоро.
— Удивительный дьяволенок! Ложись с барабанщиками и засыпай. Два мальчика, которые лежат рядом с тобой, будут сторожить твой сон.
Глава шестая
Очень рано утром белые палатки были сняты и исчезли. Меверикский полк направился окольной дорогой в Умбаллу. Она не шла мимо того места, где останавливался Ким с ламой, и мальчик, тащившийся рядом с обозом, под огнем комментариев солдатских жен чувствовал себя не так уверенно, как накануне.
Он убедился, что за ним зорко следят как отец Виктор, так и мистер Беннет.
Перед полуднем колонна остановилась. Ординарец на верблюде подал письмо полковнику. Он прочел его и заговорил с майором. Издали, за полмили, сквозь густую пыль до Кима донеслись хриплые, радостные крики. Потом кто-то ударил его по спине и крикнул: «Скажи, как ты узнал это, маленькое сатанинское отродье? Дорогой отец, попробуйте, не можете ли заставить его рассказать нам».
Подвели пони, и Кима посадили в седло к патеру.
— Ну, сын мой, твое вчерашнее пророчество оказалось верным. Нам отдано приказание выступить
— Что это значит? — спросил Ким. Слова «выступить» и «фронт» были новы для него.
— Мы идем на войну, как ты говорил.
— Конечно, вы идете на войну. Я сказал это вчера вечером.
— Сказал, но — силы тьмы — как мог ты знать это?
Глаза Кима сверкнули. Он сжал губы, покачал головой. Взгляд его был полон многих невысказанных вещей. Капеллан ехал среди облака пыли, рядовые, сержанты и младшие офицеры указывали друг другу на мальчика. Полковник, ехавший во главе колонны, с любопытством, пристально смотрел на него.
— Это, вероятно, были какие-нибудь слухи на базаре, но все же… — Он взглянул на бумагу, которую держал в руке. — Черт возьми! Дело было решено в последние двое суток.
— Много в Индии таких, как ты? — спросил отец Виктор. — Или ты — особенная игра природы?
— Теперь, когда я все рассказал вам, — сказал мальчик, — отпустите вы меня к моему старику?
Я боюсь, что он умрет, если не останется с женщиной из Кулу.
— Судя по тому, что я видел, он может позаботиться о себе не хуже тебя. Нет. Ты принес нам счастье, и мы сделаем из тебя человека. Я отвезу тебя в обоз, а вечером ты придешь ко мне.
В течение дня Ким оставался предметом особенного внимания со стороны нескольких сот белых людей. История его появления в лагере, раскрытие его родства, его пророчество — ничего не потеряли от пересказа. Толстая, неуклюжая белая женщина, восседавшая на груде постельного белья, таинственно спросила его, как он думает, вернется ли ее муж с войны. Ким погрузился в глубокое раздумье, потом сказал, что вернется, и женщина дала ему еды. Во многих отношениях эта процессия с игравшей по временам музыкой, с толпой, так легко болтавшей и смеявшейся, напоминала празднество в городе Лагоре. До сих пор не видно было и признака тяжелой работы, и Ким решил оказать свое покровительство этому зрелищу. К вечеру навстречу вышли оркестры, и Меверикский полк вошел под звуки музыки в лагерь вблизи умбаллийской станции железной дороги. Это была интересная ночь. Из других полков приходили солдаты навестить Меверикский полк. В свою очередь он ходил в гости к другим полкам. Пикеты Меверикского полка поспешно отправились, чтобы вернуть ушедших; встретили пикеты чужих полков, отправлявшихся по тому же делу; и через некоторое время трубы отчаянно трубили, вызывая новые пикеты с офицерами во главе, чтобы усмирить волнение. Меверикскому полку нужно было оправдать свою репутацию. Но на следующее утро он стоял на платформе в полном порядке, и Ким, оставшийся с больными, женщинами и мальчиками, громко, взволнованно кричал прощальные приветствия, когда поезд тронулся.
Пока жизнь сахиба оказывалась интересной, но он подходил к ней с осторожностью. Потом его отправили в сопровождении мальчика-барабанщика в пустые, выкрашенные известкой казармы, с полами, покрытыми всяким хламом, веревками и лоскутами бумаги. Его одинокие шаги раздавались под сводами. По туземному обычаю он свернулся калачиком на полосатой койке и уснул. На веранду, хромая, вошел какой-то сердитый человек, разбудил мальчика и назвал себя школьным учителем. Этого было достаточно для Кима, и он спрятался в свою скорлупу. Он с большим трудом мог разобрать различные полицейские объяснения на английском языке в Лагере, они касались его личного благополучия. Среди многочисленных гостей смотревшей за ним женщины случился раз один чудак-немец, который писал декорации для бродячего театра. Он сказал Киму, что «он был на баррикадах в сорок восьмом году» — так, по крайней мере, показалось Киму. Он научил мальчика писать за прокорм. Ким с помощью колотушек добрался до знания начертаний букв, но не возымел хорошего мнения о них.