Собрание сочинений. Том 1. Рассказы и сказки
Шрифт:
Он не проснулся даже, когда жёлтенький зверёк уселся на ветке яблони и громко засвистел, запел по-своему. Это была очень приятная на наш человеческий слух, но совершенно непонятная нам песенка. Длинная-длинная прерывчатая песенка всё на одной и той же высокой-высокой ноте: «Си-сии-си-сии-сиии!»
А значило это на зверьковом языке вот что:
«Сижу на суку, сир-сирота. Студёно, голодно — сил моих больше нет! Собирайтесь, сестрицы, сюда все. Посидим, обсудим, яблочек поедим — и спать. Всю зиму спать. Сестрицы, сестрицы, все
Помолчал зверёк немножко — и опять засвистел-запел: «Сестрицы, сестрицы!. Си-сии-си-сии-сиии!»
Тихо в саду. Вдруг засвистели со всех концов тонкие голосишки: «Сиди, сиди! Сию минуту соберёмся все!»
Вот зашуршало, зашебаршило под яблоней, и быстро покарабкались по стволу такие же шустрые жёлтые зверьки, как наш. Много их прибежало. И было у них тут садовое собрание. Обсуждали, не пора ли им спать ложиться и где им устраиваться на зиму.
Конечно, никто из них не знал, что рядом на дубе сидит в засаде ястреб. Правда, была уже тёмная ночь, и он не мог их видеть: ястреб не сова, не охотится в темноте.
Но только они обсудили, решили, что им пора, откуда ни возьмись и сама сова пожаловала! Серая неясыть. Вот страх-то!
Зверюшки — кто где был — так и замерли. Кто на земле — в комочек сжался, кто на ветвях — лапки растопырил, ковриком распластался. И на что уж зорки в ночи глаза у неясыти — ни одного она тут не приметила. Дальше полетела.
Час за часом проходила тёмная октябрьская ночь. Трижды неясыть облетела дозором лес. Но зверьки на ветвях сейчас же притворялись невидимками — и сова снова улетала ни с чем, хотя глаза её так и горели во тьме.
Уж начало светать. Тогда зверьки зашевелились все, начали искать на ветвях забытые людьми яблоки, прятавшихся под листьями жуков, их личинки, а на земле — падалицу. И скоро набили животики.
Тогда наш зверёк показал им своё дупло в дубе. Все решили, что лучшего убежища на зиму им не найти, — и один за другим полезли в его круглую дырку. А наш зверёк — последним.
Вот тут-то и проснулся ястреб.
— Ой, деда! Он схватит жёлтенького?
— Как же не схватит? Он ведь хищник. Ему тоже чем-нибудь кормиться надо.
— Не хочу, деда! Сделай так, чтобы жёлтенький убежал!
— Куда он убежит? Да ты слушай, не перебивай! Посмотрев в своё окошечко среди листьев, ястреб увидал, как один за другим аппетитные, толстенькие зверьки поднимаются по стволу и исчезают в дупле. Пока он удивлялся, откуда их столько взялось, последний уже приближался к дуплу. Ястреб не стал долго раздумывать и прямо через своё окошко кинулся на него с растопыренными когтищами.
— Ой, деда, не надо! — вскрикнула Майка.
Но зверёк шмыгнул в дупло, и ястреб успел ухватить его только за хвостик. Ухватил, изо всей силы потянул его назад. Зверёк пискнул. Шкурка его хвостика снялась, как одеяльце, и зверёк исчез в дупле. А ястребу пришлось отлететь с одним кусочком шкурки с хвоста зверька.
— Деда, зверюшке
— Ну, не больней, чем ящерице было. Помнишь, когда ты схватила её за хвост и он обломился у неё? Самое главное, что ястреб остался с носом, а зверёк спасся, улёгся со всеми своими товарищами и стал отращивать себе новую шкурку на хвостике. В том-то и фокус, что у этих зверьков легко снимается кожа с хвоста, а потом они быстро отращивают новую, как ящерица хвост.
Дупло внутри дуба было большое, просторное. Зверьки укладывались там каждый на бочок, свёртывались колбаской так, что задние их ножки приходились к носу, и накрывались пушистым хвостом, как одеяльцем. Только наш не мог накрыться тёплым хвостиком, потому что пушистая шкурка с него осталась у ястреба. Но ты не думай, что ему будет холодно спать зимой: ведь их там, в дупле, собралось много, больше десятка, они все крепко прижались друг к другу — наш тоже — и грели друг друга своими тельцами.
Вот и вся история про жёлтенького зверька с чёрной повязкой на глазу. А теперь, внученька, спи спокойно.
И дед Иван Гервасьевич опять принялся подтыкать одеяло под Майку, потому что она вертелась и совсем из-под него выбилась.
— А как его зовут? — спросила Майка. — Я их разве не видела?
— Коли видала б, — запомнила. В том-то и фокус, что это зверьки-невидимки. Когда ты по саду бегаешь, они по дуплам спят. А когда они бегают, ты в кроватке спишь. И зиму всю они спят. Так и называются: сони садовые. Вперёд не хвастай, что всех зверей знаешь!
ГОГЛЁНОК, ИЛИ ТРИ МИРА
Глава I
Как? Вы не помните, как родились на свет? Вот удивительно! Я так отлично помню!
Я открыл глаза и вижу: темно… И чувствую: сыровато.
Хотел вскочить, — не пускает что-то сверху.
«Вот те раз! — думаю. — Стоило родиться в такой крошечный мир, где еле помещаешься, свернувшись калачиком».
Я рассердился и — тюк! — в стенку носом — тюк!
Стенка-то и проломилась. Сразу целый кусок обломился, и в угловатую дыру хлынул свет. Не яркий, не ослепительный — приятный для глаз свет. Я даже пискнул от радости: сам себе рассвет устроил!
Вдруг что-то надвинулось на меня. Я струсил и — нырк! — обратно в свой маленький тесный мирок. Съёжился там, сжался весь, затих — будто меня и нет на свете…
И вдруг ко мне в дыру просунулся нос. Ну просто восхитительный нос: большой, гладкий, с блестящей чёрной нашлёпкой на кончике, вроде ноготка. В общем, такой же, как у меня, только куда больше.
— Мама! — запищал я изо всей силы. Сам не пойму, как это я так сразу узнал её! И так рванулся к ней, что стенки моего хрупкого мирка рухнули, и я поднялся во весь свой рост со скорлупкой на голове, как в шапочке. Родился-то я, оказывается, в яйце. Мама моя, оказалось, утка, а я — утёнок.