Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
Так спасла добытчиков с первого же разу горная тропа, когда уводили они коней с форпоста «Златоносный».
Кони паслись на лужке возле речки. Ходили, свободно помахивая длинными гривами. На пригорке грелись солдат и казак с пикой. Пика лежала острым концом вперед.
Добытчики же с зари хоронились в узкой расщелине и видели, какая лень разбирала на погожем солнце грузного казака и маленького тощего солдата.
Когда заголубел туман над речкой, Марей пополз по траве к пригорку… Над безгласными от ужаса
Марей сел на коня, а сам, рассекая воздух пикой, сказал властно:
— Но… но… Тихо! Покуда не скроемся, не сметь орать… Н-не сметь!..
Опомнились форпостовы стражи не сразу, и, когда тревогу подняли, следа добытчиков на запутанных тропах невозможно было отыскать.
Да и кони-то были алтайские: летели, как птицы, и плавными перескоками брали зиявины горных расщелин. Скоро добытчики перестали слышать щелканье выстрелов внизу.
Добыли как-то черной ночью из форпостовской ружейной магазеи несколько ружей, пороху, пистолетов. Замки на дверях были ржавые, а сторож уснул так крепко, что и не слыхал, как его связали. Тут пошло легче. Скоро железа добыли вдоволь: окружили обоз купеческий, что вез для складов рудничных железный и скобяной товар.
И всех страшнее из добытчиков казались двое: корявый старик с грозными глазами, словно у древних пророков на иконах, и рослый, широкогрудый молодец, сероглазый, с русым клоком курчавых волос над медно-загорелым лбом. Они распоряжались спокойно, а Марей добывал железо истово и важно, как богу молился:
— Нам во как надо. Подбери руки! Не прекословь нам!
К заморозкам встали на горной поляне новые теплые избы.
Сеньча оглядывал домовито все добытое и советовал:
— Кумекаю, робя, будя!.. Хватит. Чай, мы не разбойные какие. Да и неравно попадешь, как кур во щи.
Сеньча оказался самым хозяйственным из всех. Точно менялся он на глазах. Прежде слова спокойно не скажет, все злобится, все дергается, а тут утих и остепенился, словно сразу накинул на себя много лет мудрости и опыта. Весь ушел Сеньча в хозяйский свой обиход, прежде всех избу обладил, даже о бане позаботился. Жаден был на работу, никогда не сидел без дела: колотил, подколачивал, тесал, строгал. Когда Анка хотела ему помочь, шутливо-грозно отшугивал ее:
— Поди, поди, откель пришла! Моей силы и на тебя припасено.
Анна, щурясь от солнца и приглаживая свои светлые волосы, шла вразвалочку в избу. Ее лицо посвежело, округлело, порумянели бледные губы. Анке приятна забота мужа — ждала Анка ребенка. Думала об нем часами и в первый раз в жизни не стыдилась перед мужем говорить о ребятенке. Сеньча слушал, хмыкал и выстрагивал витые палочки для ребячьей зыбки.
— Ниче, баба, все куды хорошо будет… Вот станет сынушко наш в басенькой зыбке
Он ревниво оберегал Анку от всякой лишней работы.
— Чай ты у меня одна… другой не достану. А парень у нас вырастет вольной, сам себе набольшай.
Как в домашности, так и во всем остальном оказался Сеньча всех удачливее. Зверь на охоте попадался ему добрее, рыба густо шла в сети.
Василий Шубников как-то пошутил:
— А помнишь, Сеньча, аль нет, как мы братьям Шушиным-те деньки укоротили зимусь? Не снятся, ась?
Сеньча багрово вспыхнул и зло сверкнул глазами на товарища:
— Будь ты проклят! Чо, вытянул? Волк не с радости охотнику на горло лезет… Я был волк тогда, а теперя я домашной, пальцем никого не трону… Домашной я теперя…
Василий любил поозоровать словами:
— Добрей овцы стал, паря… Хо-хо!..
Но Сеньча, уже охладев, бросил:
— А… ну тебя…
Зимой ходили на охоту. Нашили все себе теплой одежды, пимов из пушнины, понаделали лыж. Заходили уж далеко в горные леса, вспугивая привольное звериное житье. Приносили птицы всякой, били зайцев и белок.
Снег уже стал хрусток, помягчали ветры.
Однажды, в весенний день, из-за выступа, с отвесной тропы, увидели охотники внизу юрких черных людишек на конях. Махонькие, словно ребячьи посмехушки из тряпок или глины, они росли с каждой минутой.
Конские хвосты на высоких пиках вскружило вверх, все резче долетали голоса и ржание лошадей.
— Разъезд с форпосту! — И сухонький Аким от испугу даже присел на корточки, чуть не уронив ружья.
— Язва-а!.. — оскалил зубы Василий Шубников. — Гляди, ума не растряси!
Конные остановились под самой горой, рассыпались в стороны, как неторопно разбросанные зерна.
Степан бросил хмуро, сводя брови:
— Рыщут опять, выглядывают… Воронье!..
— Смотрют, вышаривают глазищами… Айда саданем их по башкам!
Василий вспыхнул и схватил было увесистый камень, размахнулся…
Марей вырвал камень из рук и с угрюмой усмешкой шепнул:
— Несмышленыш, пра-а!
Внизу вдруг защелкали выстрелы. Заколыхались пики, забились хвосты на ветру, разъезд поскакал обратно.
Степан, пронзая взглядом вечереющие дали, скрипнул зубами и передернул плечами.
— Добрались, видно, до кого-то… Ишь как коней-то хлещут, потом у человека спину и разум выхлещут…
И весь вдруг помрачнел, и до самого поселка не сказал ни слова.
Недавно родился сын у Анки, такой крепкий, словно сбитый, таких еще не нашивала она.
Потому пир сегодня вечером у Сеньчи, ели баранину, пили квас и арачку, подарок Удыгая.
Сеньча, весело скаля белозубый рог, необычно светлый лицом, подшучивал над Степаном: