Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
Осип Селевин остался один. Восковая палица стояла перед образами, оскорбительно-нарядная; ее дымно-золотое хвостистое пламя словно поддразнивало Осипа Селевина, недавнего верховода на посадском торжище, оставшегося ныне не у дел. Осип подскочил к подсвечнику и, словно голову глупому куренку, стиснул и перекрутил фитиль. Пламя погасло. Осип запахнул охабень и выбежал в ночную тьму.
Утром на соборной площади, в присутствии архимандрита, соборных старцев и всех стрелецких начальников, воеводы прочли ответную грамоту защитников Троице-Сергиевской крепости.
— «…Да весть ваше темное
— Истинно!.. — согласно загудели на стенах, на лестнице и внизу, на земле. Многие стояли на телегах, на бочках, на приставных лесенках, чтобы лучше слышать.
— «…и десяти лет христианское отроча в Троицыном-Сергиевом монастыре посмеется вашему безумному совету, а о них есте к нам писаете, мы, сия приемше, оплевахом…»
— Истинно, людие дорогие! — Иван Суета вдруг восторженно расхохотался. Его раскатистый смех пророкотал над толпой, как гром, чудесно прорвавшийся сквозь осенние тучи. Десятки глоток ответили ему, и многоустый хохот загремел вокруг трепещущего от страха посланца ляхов и воров.
— «Кая бо польза человеку возлюбити тьму паче света и преложити лжу на истину, и честь на бесчестие, и свободу на горькую работу…»
— Постоим за честь! — понеслось отовсюду.
— Бесчестья не допустим!
— До последнего человека станем биться!
— «…ложной ласкою и тщетной лестью и суетным богатством прельстити нас хощете?..»
— То верно! — зашумело в ответ. — Не прельстити им нас!
Так в каждом слове и строке своей, множеством рук поднимаемая, как стяг, всенародно была утверждена ответная грамота.
Воевода Долгорукой собственноручно обвязал свиток белой витой тесьмой, а Иоасаф приложил к кипящему сургучу монастырскую печать. Грамоту вручили Безсону Руготину. Пришлось опять нарядить стрельцов, — посланца вели среди криков проклятия и презрения. Через головы и плечи стрельцов всякими хитростями люди доставали Руготина. Его лоб и щеки были в царапинах и крови. Со всех сторон на него улюлюкали, плевали, бросали камнями, песком, гвоздями. Он шел, чувствуя себя зверем, которого, опутанного веревками и цепями, ведут на расправу. Он не чаял увидеть себя живым и был рад-радешенек, когда, наконец, завязав ему глаза, его подвели к какой-то калитке и вытолкали взашей. Только очутившись за рвом и увидев польские туры, злополучный посланец Сапеги и Лисовского сообразил, что, хотя война и объявлена, русских людей на испуг не возьмешь.
До самого вечера тридцатого сентября ничего не случилось, также и первое октября прошло спокойно. Второго числа лазутчики донесли воеводам, что Сапега и Лисовский обложили монастырь турами со всех сторон. На южной стороне, за прудом на горе Волкуше, подле Московской дороги, и в Терентьевской роще были возведены три укрепления из туров. Слово было иноземное, но защитники монастырской крепости скоро поняли, что оно означало. Турами противник называл укрепления — «короба, насыпанные землею», — таких было три; кроме того, ниже пруда, против мельницы, было возведено четвертое укрепление. Сильно укрепили поляки и западную сторону. Туры здесь расположились по Красной горе. Там их было пять: одни были направлены на южную наугольную башню, называемую Водяною. Другая линия туров приходилась против монастырских погребов и Пивного двора. Третья линия земляных
— Толико ли крепки стены наши? — сказал воевода Долгорукой младшему воеводе.
Голохвастов, никогда не упускавший случая кольнуть князя Григория своей «легкостью на ногу», с резким смешком сказал:
— Ох, кабы всюду да были бы крепки стены града сего — ан нет! Намедни я четырежды обошел стены градские по верхнему бою, по среднему и подошвенному… и многие седовины [92] узрел…
Старец Макарий, который присутствовал на военном совете, вдруг обиделся и стал горячо уверять, что никаких «седовин» в стенах нет.
92
Трещины.
— Что вы, начальники наши благие, дел огненных вершители? — начал он, будто на проповеди. — Не мочно тому быти!.. Стены святого града нашего возведены быша по повелению блаженной памяти христолюбивого царя Ивана Васильевича…
— То боле полусот лет было, отче, — нетерпеливо прервал Долгорукой.
Круглые тугие щеки старца налились злой горячей кровью.
— Свята обитель наша благостью и чудесами зачинателя ее святого Сергия Радонежского во веки веков сохранена будет!
— Дозволь, воевода, слово молвить, — раздался мягкий бас Данилы Селевина.
Воевода оглянулся — и только тут заметил, что сенцы, куда дверь была открыта, битком набиты людьми. «И всюду-то ныне народишка лезет, всюду ручищи запускать хотят!» — с досадой подумал Долгорукой и, заглянув в сенцы, сразу наткнулся на горящий настойчивостью взгляд Данилы Селевина.
— Говори, — разрешил воевода и добавил. — Да уж взойди в горницу — через порог слово сказать негоже.
Едва Данила занес ногу через дубовый порог воеводской горницы, как навстречу ему метнулся грозный взгляд старца Макария, приказывающий немедленно замолчать, исчезнуть, не сметь вмешиваться не в свое дело. Но Данила вдруг понял, что молчать ему нельзя прежде всего потому, что этот разжиревший на обильных «кормлениях» властный монах беззастенчиво лжет. Данила Селевин по привычке отвесил старцу поясной поклон троицкого служки и тут же сказал, смотря прямо в свирепые, в красных жилках глаза Макария:
— Памятую я, отче, как велел ты мне лонись кирпичи да бревна к наугольной башне таскать — от Конюшенных ворот до наугольной не в одном месте своды провалилися… Я стал тебя вопрошать: когда ж, мол, внове замес ладить будем?.. А ты, отче, велел мне всё в обрат нести…
Лицо старца из багрового стало темно-сизым. Не взглянув на Данилу, он, обиженно воздевая руки к иконам, обратился к Долгорукому:
— Зрит господь и святые его, яко есмь поносим ныне от последнего работника монастырска… и се в хоромах твоих, князь-воевода! Негоже ты, князь, раба нашего в доброй кафтан нарядил, к себе на порог пустил… аль не ведашь, — пусти мужика на порог, а он и под образа полезет… Да и негоже было, князь-воевода, нашего служку на стены брать без нашего на то соизволенья…