Собрание сочинений. Том 1. Золотой клюв. На горе Маковце. Повесть о пропавшей улице
Шрифт:
В большую пробоину Иван Суета видел, как стягивались все новые неприятельские отряды к западной стене. Среди укреплений все гуще мелькали разноцветные шапки, кунтуши, сверкали сабли, щиты, кольчуги, копья, шлемы. Вмазывая в пробоину кирпич, Иван Суета увидел отряд мушкетеров, которые не спеша строились, ожидая команды.
Мушкетеры, должно быть, твердо были уверены в том, что никому не уйти от их мушкетов и что на троицких стенах не найдется таких стрелков, которые могли бы достать их. Начальник мушкетеров разговаривал с каким-то важным ляхом, который, сидя на белом коне, указывал ему на западную стену.
Иван вспомнил эти родные леса, рябцев и тетеревов, которых метко бивал на охоте со стрелецким головой Василием Бреховым. Охотничье сердце Ивана Суеты буйно и гневно взыграло. Он схватил брошенное убитым стрельцом ружье и, целясь в самую середину отряда, выстрелил. Ряды мушкетеров сразу сбились, и не успел их начальник поднять руку в белой перчатке, как Иван Суета выстрелил опять.
Стрелецкий голова Василий Брехов, высокий, сухопарый и, несмотря на свои сорок лет, легкий как мальчонка, потянувшись за пыжом, увидел, куда стреляет Иван Суета, и махнул пищальником. Разом грянули четыре длиннодульных кулеврины: «василиск», «шарфмец», «игрец» и «ящерка». На месте нарядного мушкетерского отряда задымилась груда взорванной земли.
А Иван Суета, увидев неподалеку новую пробоину в стене, подхватил все свое немудрое имущество «мастера каменных дел» и направился туда.
Никон Шилов и Петр Слота были рядом с ним. Едва успели они заделать пробоины, как со стен среднего боя прибежал стрелец с тревожными вестями: вражеские пушки в нескольких местах пробили средний пояс западной стены.
Иван Суета отправил туда Никона Шилова и Слоту. Показывая свои могучие ладони, он рокотал сквозь пушечный грохот:
— Аль я один с такими заплатками не управлюсь? Подите, братишки, робьте там, где рук нехватка.
Никон Шилов и Петр Слота спустились на средний бой.
Иван Суета работал, забыв о времени, об еде и об усталости, озабоченный только тем, чтобы хоть на сегодня заделанные им большие и малые пробоины в стене не подверглись разрушению — известковый состав его приготовления быстро затвердевал, как кость. Временами Иван Суета прерывал работу, брал самопал и стрелял в ляха или вора, которые появлялись на крепостном валу. Приходилось ему также поднимать раненых, которых монастырские служки уносили в больничную избу, принимать последний вздох и взгляд от смертельно сраженных вражеским ядром.
Было уже за полдень, когда Иван Суета почувствовал, что его пальцы пронзает странная дрожь. Он отнял руку от стены — и дрожь прошла. Он начал вмазывать кирпич — и дрожь в пальцах появилась снова. Он понял: это дрожала стена. Она тряслась мелкой дрожью, эта стена, защита трех тысяч человек. Вокруг Суеты все грохотало, гремело, будто небо лопалось, раскалывалось на части. Суета чуял, как дрожит и сама раскаленная пушечным огнем и гудом земля. Он почувствовал, что все крепостные стены наокруг также трясутся и дрожат, как живые. Его широкая грудь вдруг наполнилась ледяным ужасом. Так и подпер бы эти стены собственным телом!..
Никон Шилов и Петр Слота, работавшие на стене среднего боя, тоже заметили, что старая кладка дрожит и осыпается. Оба тревожно
Лопающиеся известковые швы стены казались Никону и Петру рваными жилами человеческого тела, из которых брызжет, льется горячая кровь… Кирпичи плотно ложились рядами — и стена опять становилась недоступной вражеским ядрам. Никон Шилов почувствовал гордость за мастерство рук своих.
Данила Селевин, стоя на стене, вдруг увидел высоко-высоко над головой слабое сияние голубизны, — то ветер очищал небо, рассеивая пороховые облака. Голубое ядрышко росло на глазах, наполнялось силой и светом, который прозрачной летучей струей будто лился в грудь Данилы. Теплая дурманная истома вдруг разлилась по его телу, и сам он, легкий, тонкий, как луч, весь потянулся навстречу этому свету и ветру…
Будто во сне донесся до него голос стрелецкого головы Василья Брехова:
— Ой, держите его, ребята… держите!..
Данила вдруг глотнул чего-то липкого, сладковатого — и смутно понял, что это кровь. Он хотел было попросить, чтобы ему утерли губы, но тут же мягко провалился во тьму.
Когда миновал первый приступ страха, Ольга пошла искать Данилу. Она обошла стены, но в дыму ничего нельзя было разглядеть.
Со стен уносили мертвых и смертельно раненных. Многие, по стародавнему обычаю, просили постричь их, чтобы умереть в иноческом чине. Их несли прямо в Успенский собор, спешно совершали обряд пострижения и надевали монашескую рясу — часто уже на мертвое тело. Среди них Данилы не было.
Наконец, Ольга встретила просвирника Игната, который шел со стены, взлохмаченный, потный, с измазанным гарью и пороховой пылью лицом. За эти десять дней жизни в крепостных стенах Ольга успела познакомиться со всеми друзьями Данилы.
— Дяденька Игнат! — обрадовалась она. — Никак на стены ходил?
— Ходил, молодка, ходил! — и сухонький просвирник вдруг удало подбросил большую корзину, которую нес с собой. — Жарко бьются, девка!
Он приблизил к ней желтокожее, хитро улыбающееся лицо:
— Просфорок горяченьких снес им, соколам боевитым!
— Дяденька Игнат!.. — взмолилась Ольга. — Не видал ли Данилу Селевина?
— Эко, хватилася, молодка, его в больнишну келью унесли. Тамо ныне…
Но Ольги уже и след простыл.
В больничной келье она сразу узнала Данилу. Он лежал, закинув голову и смежив глаза. Молоденький служка и старый монах-лекарь неловко стаскивали с Данилы намокший от крови стрелецкий кафтан.
— Умучаете вы его, недосилки!.. — горестно вспылила Ольга и бросилась к его бесчувственному телу. Ловкими руками Ольга сняла с Данилы кафтан и перевязала раны. Он был ранен в шею и плечо. Монах-лекарь сказал, что раны «не зело опасны, токмо кровушки много вытекло».
Ольга, не отводя глаз, смотрела на залитое багровым румянцем лицо Данилы, на почерневшие от жара губы. Вдруг ей показалось, что он не дышит. Она припала ухом к его груди и замерла в немом и безмерном блаженстве — сердце Данилы стучало горячо и часто, словно торопясь работать наперекор всему.
— Загостилася ты, молодица… — прошамкал монах-лекарь.
— Ох, не гони меня, отче, не гони…
— Ино муж он тебе аль брат?
— Муж!.. — прошептала Ольга и еще жарче повторила. — Муж, истинно!..