Собрание сочинений. Том 11

Энгельс Фридрих

В дебатах по поводу административной реформы, возобновившихся сегодня вечером, поправка, внесенная Булвером от имени тори, дала правительству возможность побить сторонников административной реформы большинством в 7 голосов против 1. В общем дебаты отличались мелкочиновничьим характером, выше этого они ни на минуту не поднимались. Подробности о фаворитизме и кумовстве, рассуждения на тему о «наилучшем экзамене», громы и молнии по поводу принижения заслуг — все было мелочным и ничтожным. Можно было подумать, что слышишь письменную жалобу младшего лесничего, направленную на имя почтенной правительственной коллегии. Даже Абердин in petto [в душе. Ред.] был за реформу бюрократии, уверял Гладстон. Также и Дерби, утверждал Дизраэли. Не в меньшей мере и мое министерство, клялся Пальмерстон. Следовательно, господам из Сити нет необходимости собираться в поход, чтобы реформировать, воспитывать, реорганизовывать наши канцелярии. Не извольте беспокоиться!

В своих прежних агитационных движениях английская буржуазия захватывала врасплох правящую касту и увлекала за собой массы в качестве хора, так как в своей программе она шла дальше своей действительной цели. На этот раз она в своей программе не осмеливается

подняться даже до уровня действительной цели. Вы заверяете нас один за другим, что не стремитесь сокрушить аристократию, а хотите лишь в содружестве с нами починить правительственную машину! Very well! [Очень хорошо! Ред.] Дружба за дружбу! Мы сами реформируем для вас администрацию, не нарушая, разумеется, се традиционных границ. Вы утверждаете, что «административная реформа» не является вопросом спора между классами, что речь идет лишь о «практическом деле», о «благонамеренных» реформах. Мы хотим, чтобы в качестве первого доказательства ваших добрых намерений вы предоставили нам самим разработать ее детали, ибо речь идет только о деталях. Нам виднее, как далеко мы можем пойти, не причиняя вреда нашему классу, не превращая по оплошности административную реформу в вопрос спора между классами и не лишая ее человеколюбивого характера. Выступающая за реформу буржуазия вынуждена делать вид, что верит этому ироническому языку аристократической bonhomie [доброжелательности. Ред.], ведь она сама. говорит с массами фальшивым языком. Аристократия, министерство и оппозиция, тори и виги, ни минуты не заблуждались относительно взаимоотношений между сторонниками административной реформы и массами. Они знали, что агитация кончилась крахом раньше, чем была перенесена в стены парламента. Да и могли ли они заблуждаться? Несмотря на то, что Ассоциация административной реформы допустила на свои митинг в Друри-Лейн только избранных, несмотря на то, что ее аудитория была дважды и трижды просеяна, ее страх перед возможностью какого-нибудь демократического предложения или какой-нибудь не предусмотренной регламентом речи был так велик, что председатель перед открытием митинга объявил; публика присутствует здесь только для того, чтобы «заслушать речи ораторов, объявленных в программе», никакие «предложения» ставиться на голосование не будут, а «потому не могут быть внесены никакие поправки» и не могут быть внесены «никакие дополнения в список записавшихся ораторов». Подобная агитация, разумеется, не способна воздействовать на упрямую английскую олигархию и вынудить ее к уступкам.

В докладе комиссии Робака, прочитанном позавчера вечером в палате общин, острые вопросы потонули в широковещательных и пустых фразах. В нем имеется робко сформулированное порицание различным ведомствам, как например, артиллерийскому управлению, интендантству, медицинскому ведомству и т. д. Он осуждает Пальмерстона за его управление милицией и все коалиционное министерство за то безрассудное легкомыслие, с которым оно предприняло севастопольскую экспедицию. Поскольку комиссия во время допроса свидетелей всячески избегала доискиваться истинных причин чудовищных неудач, она вынуждена была, разумеется, и в докладе все время колебаться между порицанием в совершенно общей форме политическим лидерам и между теряющимся в подробностях осуждением людей, игравших роль исполнителей. В общем комиссия выполнила свою задачу быть предохранительным клапаном, ослабляющим давление общественных страстей.

Ежедневная пресса разразилась криками негодования по поводу «вероломного убийства», совершенного русскими у Гангэ. Между тем «Morning Chronicle» признает, что корабли под белым флагом использовались англичанами для промера морских глубин и для шпионажа у русских позиций — например, у Севастополя и Одессы.

Написано К. Марксом и Ф. Энгельсом 20 июня 1855 г.

Напечатано в «Neue Oder-Zeitung» № 287, 23 июня 1855 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с немецкого

К. МАРКС

СООБЩЕНИЕ О ВЗЯТИИ СЕВАСТОПОЛЯ. — С ПАРИЖСКОЙ БИРЖИ. — ДЕБАТЫ В ПАЛАТЕ ЛОРДОВ О ЗЛОДЕЯНИИ У ГАНГЭ [184]

Лондон, 22 июня. Едва закончился второй акт «Сомнамбулы» [185] и занавес театра Друри-Лейн опустился, как вдруг громкий удар в литавры призвал публику, устремившуюся было в буфеты, обратно в зал. Занавес снова поднялся, директор театра вышел на сцену и произнес в мелодраматически-экзальтированном тоне следующую речь:

184

Первая часть статьи Маркса (сообщение о взятии Севастополя) была напечатана в «Neue Oder-Zeitung» в виде самостоятельной корреспонденции с соответствующей оговоркой редакции газеты. На русском языке эта часть статьи публикуется впервые.

185

«Сомнамбула» — опера итальянского композитора Винченцо Беллини.

«Леди и джентльмены! Я весьма счастлив, что могу сообщить вам о важном событии. Союзники взяли Севастополь».

Всеобщий энтузиазм и ликование, крики «ура!», «виват!», дождь цветов. Заиграл оркестр и публика запела: «God save the Queen», «Rule Britannia» и «Partant pour la Syrie» [186] . С верхнего яруса раздался призыв: «La Marseillaise!» [ «Марсельезу!» Ред.], но не нашел отклика. Импровизация директора театра была основана на телеграфном сообщении, в котором говорилось отнюдь не о взятии Севастополя, а о том, что штурм Малахова кургана французами и штурм Редана англичанами, предпринятые 18 июня, отбиты с большими потерями. Этот актер скопировал вчера вечером на сцене Друри-Лейн распорядителя другого спектакля, который около года назад, в ходе большого военного представления [187] сымпровизировал неожиданные и незабываемые слова: «Messieurs, Sevastopol est pris!» [ «господа, Севастополь взят!» Ред.].

186

«God save the Queen» («Боже,

храни королеву») — английский государственный гимн,

«Rule Britannia» («Правь, Британия») — английский национальный гимн,

«Partant pour la Syrie» («Отправляясь в Сирию») — в период Второй империи официальная песня, исполнявшаяся на празднествах Наполеона III.

187

Во время смотра войск, устроенного Наполеоном III в Булони в конце сентября 1854 г., им было сделано заявление, основанное на ложных слухах, о взятии союзниками Севастополя.

Непонятное упорство, с которым Пелисье продолжает уничтожать силы союзников в односторонних атаках на Южную сторону, объясняется, очевидно, мотивами не военного, а финансового характера. Бонапарт, как известно, выдал уже на миллиарды векселей под взятие Севастополя и заставил французскую нацию их учесть. Он намерен выдать еще на 800 миллионов векселей или около этого. Уплата в погашение уже находящихся в обращении векселей казалась, следовательно, необходимой, и если переход через Черную обещал реальные результаты, то атака на Южную сторону Севастополя предвещала видимость блестящего успеха. «Падение Севастополя» благоприятно отразилось бы на перспективе получения нового займа, и если выпускаются займы для войны, то почему бы не вести войны для займа! Перед подобным аргументом должна замолкнуть всякая военно-научная критика. Вообще, между войной в Крыму и парижской биржей существует таинственная связь. Как все дороги ведут в Рим, так и все электрические провода, как известно, сходятся в Тюильри, где они все заканчиваются «секретом кабинета». Было замечено, что самые важные телеграфные сообщения публикуются в Париже на несколько часов позже, чем в Лондоне. В течение этих часов некий корсиканец, по имени Орси, развивает, как говорят, бурную деятельность на парижской бирже. Этот Орси, и в Лондоне все об этом знают, был в прошлом «провиденциальным» агентом тогдашнего изгнанника [Луи Бонапарта. Ред.] на лондонской бирже.

Если уже опубликованные английским кабинетом депеши адмирала Дандаса доказали тот факт, что никаких злоупотреблений парламентерским флагом со стороны офицеров или экипажа откомандированной «Казаком» лодки, которые могли бы дать повод для русского злодеяния у Гангэ, допущено не было, то рассказ «Русского инвалида» [188] не оставляет на этот счет никакого сомнения. Русские, очевидно, не подозревали, что один матрос, по имени Джон Браун, вернется оттуда живым и сможет дать против них свидетельское показание. «Инвалид», следовательно, счел излишним обвинять английскую лодку в шпионаже, промерах морских глубин и т. д., а сфабриковал свою историю наспех, убежденный вместе с аббатом Сиейесом, что «мертвые не говорят». Это дело обсуждалось вчера в палате лордов. Мы, однако, не можем согласиться с утверждением «Times», что «этот по привычке и из принципа всегда такой холодно-корректный сенат» на этот раз не мог удержаться от искренних проявлений страстного негодования. Мы наблюдали аффектированное возмущение на словах, а на деле — нежную заботу о «русской чести» и трусливую боязнь мщения нации. Торийский министр иностранных дел, граф Малмсбери, поднялся, изложил вкратце сущность дела и затем воскликнул:

188

«Русский инвалид» — орган военного министерства, выходил с 1813 по 1917 г. в С.-Петербурге, с 1816 г. — ежедневно.

Сообщение о событии у Гангэ было напечатано в этой газете 1 июня 1855 года. (Речь идет о нападении в мае 1855 г. на экипаж лодки английского фрегата, высадившийся на о-ве Гангэ и принятый русским гарнизоном за разведывательный отряд.)

«Я перебрал в памяти всю английскую историю и не мог найти примера подобной жестокости. Какие же меры правительство намерено принять при таких обстоятельствах? Для каждого офицера и каждой армии в Европе исключительно важно, чтобы этот случаи был основательно расследован, а исполнители этого преступления понесли бы заслуженное наказание».

Кларендон, министр иностранных дел вигов, заявил, что он разделяет «возмущение» своих коллег. Этот настолько ужасный и ни с чем не сравнимый акт насилия так противоречит методам и обычаям цивилизованных наций, что приходится предположить, что исполнители его не могли действовать но приказу или с разрешения своих начальников. Возможно, что командир 500 русских не был commissioned officier [офицером, имевшим патент на офицерский чин. Ред.] (все английские офицеры до чина лейтенанта включительно имеют commission [патент. Ред.], но сержанты и унтер-офицеры его не получают). Вполне вероятно поэтому, что русское правительство не одобряет этого акта. Ввиду этого он поручил английскому послу в Копенгагене сделать через датского посланника в Петербурге представление русскому правительству в том смысле, что английское правительство с большим нетерпением ожидает услышать о том, какие шаги предприняло или намерено предпринять русское правительство, чтобы выразить свое отношение к акту, который не вызвал бы, может быть, никакого удивления, случись это на каком-нибудь диком острове Тихого океана, но которого нельзя было ожидать в цивилизованной Европе; этот акт, если виновники его не будут строго и соответствующим образом наказаны русским правительством, потребует самых суровых репрессалий. Английский кабинет, — закончил Кларендон, — ожидает заявления со стороны России, чтобы в соответствии с этим предпринять дальнейшие шаги.

Лорд Колчестер полагает, что

«в каждом подобном случае обязанностью командующего было связаться непосредственно с теми более высокими русскими инстанциями, до которых он мог бы добраться при помощи парламентера с белым флагом, изложить обстоятельства дела и потребовать осуждения этого злодеяния».

Лорд Малмсбери вторично берет слово и заявляет, что он в общем согласен с действиями правительства, но содрогнулся, когда услышал от Кларендона слово «репрессалии». Англия не может, в свою очередь, действовать но методу русских.