Собрание сочинений. Том 1
Шрифт:
— Что ты меня учишь? — сказал он следователю. — Андреев мне ничего плохого не сделал. Я знаю порядки. Вам ведь меня судить неинтересно. Вам Андреева надо засудить. Ну, пока я жив, не засудите его, мало еще каши лагерной ели.
— Ну, — сказал Корягин Мишке Тимошенко, — на тебя одна надежда. Ты справишься.
— Есть, понятно, — сказал Тимошенко. — Сначала мы ему «по животу» — паек снизим. Ну и если проговорится…
— Дурак, — сказал Корягин. — При чем тут проговорится? Первый день на свете живешь, что ли?
Корягин снял Андреева с подземной работы. Зимой холод в шахте достигает всего двадцати градусов
Несколько ледяных смен, и Андреев снова в шахте, снова на откатке, и напарник его — Кузнецов.
— Хорошо, что ты здесь! — радовался Андреев. — И меня опять в шахту взяли. Что с Корягиным случилось?
— Да, говорят, на тебя материалы уже собрали. Достаточно, — говорил Кузнецов. — Больше не надо. Я и вернулся. Работать с тобой хорошо. И Чудаков вышел. Изолятора ему дали. Как скелет. Банщиком будет пока. Не будет больше на шахте работать.
Новости были значительные.
Десятники из заключенных ходили в лагерь без конвоя после смены, выполнив свои отчетные обязанности. Мишка Тимошенко решил сходить в баню до прихода рабочих из лагеря, как делал всегда.
Незнакомый костлявый банщик отпер крючок и открыл дверь.
— Ты — куда?
— Я — Тимошенко.
— Вижу, что Тимошенко.
— Ты меньше разговаривай, — сказал десятник. — Не пробовал еще моего термометра — попробуешь. Иди, давай пар. — И, оттолкнув банщика, Тимошенко вошел в баню. Черный влажный мрак наполнял шахтерскую баню. Черные закопченные потолки, черные шайки, черные лавки вдоль стен, черные окна. В бане было темно и сухо, как в шахте, и шахтерская лампа «вольфа» с треснутым стеклом висела, воткнутая крючком в столб посреди бани, как в шахтную стойку.
Мишка быстро разделся, выбрал неполную бочку холодной воды, завел туда паровую трубу — в помещении бани был бойлер, и воду грели горячим паром.
Костлявый банщик смотрел с порога на розовое, пышное тело Тимошенко и молчал.
— Я вот так люблю, — сказал Тимошенко, — чтобы парок был живой. Ты воду нагреешь немного, я в бочку залезу, и ты пускай пар помалу. Хорошо будет, я постучу по трубе, и ты пар выключай. Прежний-то банщик, одноглазый, все мои привычки знал. Где он?
— Не знаю, — ответил костлявый. Ключицы банщика натягивали гимнастерку.
— А ты откуда?
— Из изолятора.
— Ты Чудаков, что ли?
— Да, Чудаков.
— Не узнал тебя. Богатым будешь, — засмеялся десятник.
— Это я в изоляторе так доплыл — вот ты и не узнаешь! Слышь, Мишка, — сказал Чудаков, — а ведь я видел тебя…
— Где?
— А за мостом. Слышал, что ты там уполномоченному
— Каждый сам себя спасает, — сказал Тимошенко. — Закон тайги. Время военное. А ты — дурак. Дурак ты, Чудаков. Дурак, и уши холодные. Такое принял из-за этого черта Андреева.
— Ну, это уж мое дело, — сказал банщик и вышел. Пар загремел, забурлил в бочке, вода согрелась. Мишка постучал — Чудаков выключил пар.
Мишка влез на скамейку и со скамейки перевалился в узкую высокую бочку… Были бочки пониже, пошире, но десятник любил париться именно в этой. Вода достигала Мишке до горла. Жмурясь от удовольствия, десятник постучал по трубе. Сейчас же забурлил пар. Стало тепло. Мишка просигналил банщику, но горячий пар продолжал хлестать в трубу. Пар обжигал тело, и Тимошенко испугался, застучал еще, пытаясь вырваться, выскочить из бочки, но бочка была узка, железная труба мешала лезть — в бане ничего не было видно из-за белого, клокочущего, густеющего пара, и Мишка закричал диким голосом.
Баня для рабочих в этот день не состоялась.
Когда открыли двери и окна, густой мутно-белый туман рассеялся — пришел лагерный врач. Тимошенко уже не дышал — он был сварен заживо.
Чудакова из банщиков перевели куда-то, вернулся одноглазый — его никто не снимал с работы, просто он был один день на группе «В» — временно освобожден от работы по болезни. У него была температура.
1959
Май
Днище деревянной бочки было выбито и заделано решеткой из полосового железа. В бочке сидел пес Казбек. Сотников кормил Казбека сырым мясом и просил всех прохожих тыкать в собаку палкой. Казбек рычал и грыз палку в щепы. Прораб Сотников воспитывал злобу в будущем цепном псе.
Золото всю войну мыли лотками — старательской добычей, ранее запрещенной на приисках. Раньше лотком мог мыть только промывальщик из службы разведки. Суточный план давался до войны в кубометрах грунта, а во время войны — в граммах металла.
Однорукий лоточник ловко нагребал грунт на лоток скребком и, намыв воды, осторожно встряхивал лоток над ручьем, сбывая в ручей размытый в лотке камень. На дне лотка, когда сбегала вода, оставалась золотая крупинка, и, положив лоток на землю, рабочий ногтем поддевал крупинку и переносил ее на клочок бумаги. Бумага складывалась, как аптечный порошок. Целая бригада одноруких саморубов зимой и летом «мыла» золото. И сдавала крупинки металла, зернышки золота в приисковую кассу. За это одноруких кормили.
Следователь Иван Васильевич Ефремов поймал таинственного убийцу, которого искали больше недели. Неделю назад в избушке геологоразведчиков, километрах в восьми от поселка, были зарублены топором четыре взрывника. Украдены были хлеб и махорка, деньги не найдены. Прошла неделя, и в рабочей столовой татарин из плотничьей бригады Русланова выменял вареную рыбу на щепотку махорки. Махорки на прииске не было с начала войны — привозили «аммонал», зеленый самосад невероятной крепости, пытались выращивать табак. Махорка была только у вольняшек. Татарин был арестован и во всем признался и даже показал место в лесу, куда он закинул в снег окровавленный топор. Ивану Васильевичу Ефремову выходила большая награда.