Собрание сочинений. Том 2
Шрифт:
— Здравствуйте, товарищ директор! — пахнул он в лицо Долгушину густым винным перегаром. — Приехали нас навестить? Ночевали в колхозе или прямо из дому? Раненько, раненько вы встаете!
— Кто рано встает, тому бог дает, — тряхнул Долгушин своим запасом деревенских пословиц.
— Приехали к нам, товарищ директор, на нашу работу полюбоваться, а у нас опять незадача — посуды не хватает. Дойку бросили, — сказала старуха доярка. — Куда ж молоко сливать?
Недодоенные коровы беспокойно метались в стойлах, мычали. Доярки зло, исподлобья поглядывали на заведующего.
— Это
— Вчера хватало, мы уже выяснили. По случаю приезда директора МТС надоили три лишних бидона, — Володя улыбнулся. — Вот бы вам, Христофор Данилыч, ничего не делать, ездить только по фермам и присутствовать, когда коров доят. Глядите, процентов на тридцать прибавилось бы молока. Без лишних кормов, без концентратов.
— Где ж вам посуды взять?.. — Бесфамильный, сдвинув шапку на лоб, почесал затылок.
К коровнику подошел колхозник, по виду ездовой, с кнутом, — вероятно, тот самый, «с принципом», о котором говорили доярки, инвалид на деревяшке, поздоровался.
— Приехал, Тюлькин? Где твой драндулет? — обратился к нему заведующий.
— А там, — указал колхозник кнутом куда-то за коровник.
— Ну-ка, голубчик, смотайся в село, поищи там еще бидонов несколько. Пройди по нашей улице. У Гашки Кузьменковой, кажись, есть один. У Феньки Сорокиной видел вчера, сушился на плетне. Чертовы бабы, берут, ездят на базар, а не приносят в кладовую. И к моей там загляни… Живо, голубчик, духом! Одна нога здесь, другая там! — и сам расхохотался над своей шуткой.
Колхозник, недовольно бормоча, заковылял на деревяшке за сарай, к повозке.
— Сколько у вас коров на ферме? — спросил Долгушин Бесфамильного. — Всего, фуражных?
Заведующий подумал с минуту.
— Всего, значит, так… семьдесят восемь коров у нас.
— А сколько доится?
— Сколько доится?..
— Сорок две коровы доим сейчас, — подсказала Паша-доярка.
— Так мало? Остальные что же — еще не отелились? Яловые? — храбро продолжал Долгушин задавать такие вопросы, в которых сам еще недавно был не силен.
— Есть которые и не растелились. А есть и вообще не годные к госпроизводству.
— Как? К чему негодные?
— К госпроизводству, — важно повторил Бесфамильный. — Так называется у нас по зоотехнике.
— В зоотехнике есть термин — воспроизводство стада, — пояснил Володя.
— Догадываюсь, — кивнул Долгушин. — Проще сказать — держите на ферме коров, которые вообще не способны давать приплод?
— Неспособные, да. По два-три года уже не телятся.
— Зачем же вы их держите? У вас же молочная ферма, а не мясная.
— Ставил вопрос на правлении. Сдать бы надо их в мясопоставку, чтоб и корма на них не переводить.
— Но действительно ли все они бесплодны? Специалисты осматривали их? Может быть, не случали их?
— Нет, случали, как же.
— Учет ведете при случке? Какая корова покрыта, какая не покрыта?
— Да, и учет ведем… А вообще я, товарищ директор, на быков надеюсь… У нас хорошие быки-делопроизводители. Три быка. Вот стоят, посмотрите. Сам выбирал в совхозе. Цементальской
Долгушин не выдержал, рассмеялся.
— Нет, у вас тут, товарищ Бесфамильный, какая-то особенная зоотехника! Такого я еще не слышал!..
— Так мы называем, — обиженно надулся заведующий.
— Бык-производитель, — поправил его Володя. — Эх ты, животновод! Делопроизводители в канцеляриях сидят.
Долгушин с Бесфамильным и Володей молча прошли взад-вперед по длинному, грязному, с дырами-просветами в соломенной крыше коровнику, постояли возле быков, возле одной коровы крупного мясного экстерьера, которая, как объяснил заведующий, за всю свою уже немолодую жизнь не дала ферме ни одного теленка. Скот был нечищеный, тощий. Доярки кучкой ходили следом за ними.
— Ох! Харитон Иваныч, голубчик ты наш! — тяжело вздохнула Паша. — На быков, говоришь, надеешься?.. А скажи, какой доярке у нас лучше: у которой все коровы отелятся или у которой половина яловых?
— Конечно, для общего дела лучше, чтоб у нас не было яловых коров, — ответил Бесфамильный.
— Я тебя не про общее дело спрашиваю, а про доярок!.. Товарищ директор! — вскипела наконец Паша и, покраснев от волнения, горячо жестикулируя, стала говорить: — Послушайте, товарищ Долгушин, как у нас делается. Все вам расскажу! А вы, — кинула взгляд на доярок, — скажете, верно ли я говорю или брешу. Вот за мною с позапрошлого года закреплено десять коров. Как и за всеми. У каждой у нас тут по десять коров. Мои коровы прошлой весною все были покрыты, сама последила, пастуху пол-литра поставила, чтоб следил. Зимой, в феврале, в марте, все отелились, как одна. Десять телят. А куда их девать? Телятника приспособленного нету. Тыкаемся с этими телятами по всем куткам. Пять телят взяла к себе в хату, а больше некуда. Другим вот тут, за кладовкой, отгородила место. Возилась с ними, пока трое телят пали. Одного теленка отдала в колхоз от своей коровы на то место, а двое вот теперь на моей шее.
— Как на вашей шее?
— А так, что грозятся вывернуть с меня при отчетном годе за телят из тех денег, что по трудодням заплатят. Видите, какие порядки! Теперь слушайте дальше. Все мои десять коров потелились, всех десять дою. Работы, значит, мне больше? А вот вам Катька Архипова. У нее тоже десять коров. Как она их там случала, не случала, не знаю. Четыре коровы у нее всего отелились. Четыре теленка. Выходила их без забот, без хлопот, все живые, передала их телятницам, никакого ей убытку. И теперь всего четыре коровы доит. А трудодень что мне, что ей — одинаково!
— Верно говорит Зайцева! Кто шесть коров доит, кто восемь — всем трудодень!
— Зайцева? — навострил ухо Долгушин. — Вы Зайцева? Не жена ли нашего бригадира?
— Жена.
— Она самая. Жена Игната Сергеича, — подтвердили доярки.
— Ну, будем знакомы. Как вас по батюшке?
— Никитишна. — Зайцева улыбнулась. — Прасковья Никитишна. Мне про вас Игнат рассказывал, как вы там в мэтэесе кой с кого дурь выгоняете. Вот бы еще у нас тут!..
— Так почему же вам одинаково начисляют трудодни? Разве вы не получаете дополнительной оплаты за надой молока?