Собрание сочинений. Том 3. Крылья ужаса. Мир и хохот. Рассказы

Мамлеев Юрий

Жизни – огромной, все заполняющей, полубессмертной. «Пока в небо не надо», – думала она.

Разум заставил ее встать. «Утро, черт его побери! – подумалось ей. – Где же Стасик, куда он пропал? Наверное, ищет вкусненькое».

Накинув халат, Алла подошла к зеркалу – огромному, верному, висящему в гостиной. Квартира была не без антиквариата, в шестнадцатиэтажном доме в переулке за Зубовским бульваром около Садового кольца.

Зеркало светилось, настолько оно являлось чистым и вбирающим в себя.

Алла

долго, долго всматривалась. И внезапно вздрогнула. В сиянии своих глаз она увидела мертвую точку. Две мертвые точки в каждом. Она стала пристально вглядываться в них. Алла часто смотрела на себя в зеркало, но никогда безумие не овладевало ею, даже когда она глядела внутрь себя подолгу, медленно и неподвижно, грезя о бессмертии. Но сейчас что-то екнуло в родимом сердце, слышать биение которого она тоже любила. Нет, не сумасшествие, а гораздо хуже, словно оборвалось привычное бытие. Хотя подумаешь: всего лишь две мертвые точки. Но она не могла оторваться от своих глаз. Вдруг точки исчезли. И тут же она взвизгнула от ужаса: ее волосы стали казаться ей золотистыми, шевелящимися змеями. Мгновенно видение (или прозрение, как угодно) исчезло, но в глазах опять возникли две мертво-черные точки. И тогда в зеркале, где-то в углу, появилось отражение Станислава, ее мужа. Она обернулась: Стасик! – и задрожала всем своим блаженным телом.

Никакого Стасика в комнате не было. Не было даже половины Стасика. «Бред!»

Она опять взглянула в зеркало, и опять в нем явственно плыло отражение мужа. «Я погибла», – мелькнуло в уме. Оглянулась и заметалась по квартире: где Стасик, где прячется, где? В конце концов, ему около сорока – это не возраст для игры в прятки.

Но Стасика нигде не оказалось. Наконец она наткнулась взглядом на лист бумаги на письменном столе. Там было крупно написано: «Меня не ищи. Живи себе спокойно. И не заглядывайся в зеркало. Был твой Стас».

Алла ошарашилась. Подумала: ее окружение слегка странное. Одних необычных книг сколько в шкафах, но такого она не ожидала! Не только ее друзья, но почти все люди чуть-чуть странноватые, но Стасик…

Растерянно она снова взглянула в зеркало и отпрянула, закричав, словно истерика вошла во все ее тело: в зеркале она увидела лохматое, небритое лицо Стасика, мужа. Он улыбался гнилостным, несвойственным ему образом. Впрочем, глаза уже были почти не его.

Алла бросилась к телефону, и одновременно ей показалось, что прекрасные волосы ее, словно превратившиеся в змей, зашевелились на голове, точно желая увести ее в ад. «И это мои волосы!» – завопила она в уме. Дрожащими изнеженными пальчиками набрала номер сестры.

– Ксюша, приходи ко мне! срочно! срочно! Жду тебя у подъезда! – ломано выговорила Алла.

И потусторонней пулей вылетела из квартиры, накинув на себя что попало, благо стояло лето.

Ксюша, Ксения, родная сестра, жила рядом, в десяти минутах бегом, и, перепуганная, пухленькая, она скоро явилась.

Алла бросилась ей на шею, надеясь на родство.

– Ксюшка, спаси, я сошла

с ума, или, наоборот, мир спятил! – только и произнесла она.

– Чаю надо выпить, чаю, хорошего, крепкого, и все пройдет! – пробормотала, полуобомлев, Ксюшенька. Потом опомнилась:

– Скажи, что? что случилось? Кто? Что?

– Стасик ушел!

– Как? Ни с того ни с сего? Он спятил?

– Хуже того! В зеркале он остался. Если не боишься, пойдем в квартиру.

Ксюшенька взглянула ей честно в глаза:

– Ты же знаешь, я многого боюсь! – воскликнула она, похолодев.

– Но все-таки зайдем. Вдвоем не страшно. И тут же позвоним кому-нибудь из наших…

– Звонить надо Нил Палычу Кроткову. Без него в замогильщине не обойдешься, – брякнула Ксюша, заходя в переднюю.

И тут же раздался телефонный звонок. Странно-скрипучий, неживой, но полный знания голос прокаркал, что морг пока пустует.

Алла бросила трубку и, забыв о смерти, ринулась в глубь квартиры.

Ксюша, побродив по коридору, спохватилась и позвонила Нил Палычу Кроткову.

Алла, побледнев, вышла из гостиной и произнесла:

– Вещички-то уже не так стоят… Слоник на столе не туда повернулся, я точно помню – он в дверь смотрел, а теперь в окно. Часы, часы сдвинуты! – ее голос дрожал. – Оно не так, как было до того.

– Что оно?! Время, время-то сколько? – запричитала Ксюша.

– Какое время? Времени нет! – вскрикнула Алла. – Все приостановлено!

– Да не все, что ты бредишь? Давай-ка я взгляну в зеркало.

Ксюша подошла, чтобы посмотреть на себя, таинственно любимую, и тоненько взвыла, отбежав. Она увидела себя – да, да, это была она, Ксюша внутренне почувствовала это, – и на нее глядел толстый мальчик на игрушечном коне, с сумасшедше-изнеженным лицом.

– Смерть моя! – утробно отшатнулась Ксюша на диван.

Алла подскочила, стали разбираться – что, как, почему… и расплакались.

– Разум покидает мир, Ксения, – медленно проговорила Алла и поцеловала сестру в щечку.

– Кошку, кошку сюда! – пробормотала в ответ Ксения, – кошки все поймут.

В это время в дверь осторожно постучали – Нил Палыч Кротков никогда не звонил в квартиру, а всегда стучал.

– На мой стук и мертвые откликаются, – шамкая, говорил этот прозорливый, по слухам, старичок.

И он вошел: болотный какой-то, потертый, в шляпе, с седой копной волос и голубыми остановившимися глазками, какие были у него, наверное, еще до рождения на свет.

– Нилушка, спаси! – бросилась к нему Ксюша. И сестры наперебой, Ксюша – подвизгивая и подвывая, Алла – вдруг холодно и интеллектуально, стали раскрывать происшедшее старичку.

Нил Палыч помолчал, только чмокнул и опустошенно поглядел на сестер, как будто их не было. И осторожно стал осматривать квартиру; сестры же смирно сидели на диване, как будто их прихлопнули неземным умом.

– Ох, горе, горе! – только приговаривала Ксюша машинально.

Откуда-то из углов доносился голос Нил Палыча: