Собрание сочинений. Том 3
Шрифт:
Должно быть, твоя половина обращена к югу, ты зеленеешь раньше моего и цветешь пышнее, а я прикрываю тебя с севера и потому запаздываю зазеленеть, а осенью желтею раньше тебя. И все же, когда среди зимы на нашей обнаженной кроне еще багровеет последний листик, мы не говорим: «Это твой» или: «Это мой», а говорим: «Это наш!»
Иной раз мне кажется, что такой любви, как наша, еще не было на земле.
Конечно, были люди талантливее и интереснее нас, с более сильными душами и более нежными сердцами, и все-таки такой любви, как наша, они не знали. В иной земле росли их корни, иные соки питали их, иные ветры овевали листву.
Нет,
Когда ты уехал и образ дерева, не разделенного на две самостоятельные половины, показался мне надуманным, я все же продолжала, вопреки здравому смыслу, чувствовать тебя рядом с собою.
Все, что переживаю я одна, я переживаю за нас двоих и для нас двоих.
Этим запоздалым объяснением в любви я хотела немножко украсить мое будничное письмо. Мальчики здоровы, но путешествовать следом за тобой им надоело, и тема юга как-то сошла у нас на-нет.
Когда я начинаю думать о том, чем ты занят, я непременно ставлю себя на твое место, потому что привыкла думать о тебе, как о себе. Судя по твоему последнему письму, ты по горло занят лечением в местах для тебя совершенно новых, среди пока еще мало знакомых тебе людей. Новые люди отнимают массу времени, пока к ним привыкнешь по-настоящему. Я помню, когда мы с тобой только что поженились, твое присутствие утомляло меня до одурения. Сидел ли ты за рабочим столом или отдыхал, я чувствовала себя, как солдат на посту. Когда я выбегала в магазин, мне начинало казаться, что ты проснулся и ищешь меня и, не зная, где я, злишься и чертыхаешься, — и я опрометью неслась домой. Ты, конечно, спал как ни в чем не бывало, и тогда я начинала сама злиться на твою нечуткость и всякое прочее, и к тому времени, когда ты открывал глаза, я закрывала свои от страшного переутомления.
Новизна — ужасно трудоемкая вещь, милый мой. Так что я отлично представляю твое теперешнее состояние. Но все же я жду теперь большого письма.
Едучи далеко, хочешь обязательно описать каждое новое впечатление, а, приехав на место, не находишь и десяти слов, но я удовлетворюсь и тремя.
Наши все разъезжаются, кто куда. Огневы, Старцевы и Рихтеры выбрали Сахалин, Зина Горбова с детьми перебралась вслед за ними. В поселке, где они будут работать, из ста сорока человек только четверо с низшим образованием и один без образования — это огневская бабушка Зоя Евгеньевна. Зина Горбова пишет мне, что им совершенно необходим неграмотный элемент, чтобы было с кем заниматься по вечерам.
С их отъездом я делаюсь совсем одинокой, и мне начинает казаться, что у нас тут все плохо.
Я никогда не была в тех местах, где сейчас ты, и не знаю, насколько действительно они хороши, но наш восток я люблю всей душой. Какие масштабы, какие перспективы, какие сильные и стойкие краски! И дела, сколько здесь дела, прямо теряешься! Вечера у нас стали какие-то сказочные, багровые. Все время кажется, что загорелось море.
Ребятки добросовестно учатся. Водила их как-то в кино, они были в восторге от картины, где все время шла война, и ночью несколько раз просыпались от страшных снов, так что я решила водить их теперь только на
С деньгами в общем благополучно. Говорю — в общем, потому что, по сути дела, их никогда не хватает, как ты знаешь, но я так привыкла к безденежью, что уже нисколько не волнуюсь, когда исчезает из сумочки последний рубль. Но, чтобы успокоить тебя, я села за перевод одной английской книжки о Сахалине. Мальчики требуют, чтобы я им ежевечерне прочитывала сделанное, и мы втроем мечтаем о путешествии по местам, с которыми познакомились по книге.
Когда ты вернешься, мы и в самом деле проедемся куда-нибудь. Закончив перевод, начну посещать вечерний университет марксизма-ленинизма. Я, как ты знаешь, не умею читать трудные книги и всегда лучше запоминаю устный рассказ, а сейчас у нас появился совершенно чудесный лектор — Маруся Сысоева, и мне хочется воспользоваться этим обстоятельством, чтобы подтянуться. Да и мальчики начинают задавать мне трудные вопросы, и мне как-то совестно оказаться в их глазах «немогузнайкой».
Если у тебя благополучно с деньгами, почаще посылай телеграммы, хотя бы самые коротенькие, как две последних.
Поцелуй меня, любимый мой.
Родной мой!
Как ты далеко от нас. Вчера на почте мне сказали, что письмо от тебя может итти больше двух месяцев, да и то лишь в случае, если правильный адрес. Я же никогда не уверена, хорошо ли ты помнишь даже мое отчество, не то что адрес, тем более что несколько раз уже убеждалась в твоей совершенно куриной памяти. Вот уже две недели, как от тебя ни строчки, и я волнуюсь. Если ты посылаешь письма по неверному адресу, это непоправимо. Я никогда их не получу. Пожалуйста, будь внимателен.
Что у нас? К сожалению, уже весна. Скоро настанет короткое лето, и я уже чувствую за ним осень. Ветер стучится в наши окна, как погибающая птица, воет в дымоходах и, стуча дверьми, бегает по коридору. В пустую зинину комнату я пустила одну полузнакомую старушку, библиотекаршу, она по вечерам рассказывает о книжных новинках и вслух читает «Правду».
Ужасно, милый, если твои последние письма странствуют по миру. Может быть, ты писал о чем-нибудь срочном? Может быть, просил меня о чем-нибудь важном и теперь злишься и нервничаешь, что я молчу? Я даже боюсь подумать, что вдруг ты писал мне о выезде к тебе, а я ничего не знаю и ничего не могу предпринять.
Неизвестность — ужасная штука. Это как внезапная слепота. Я за последние недели действительно как будто ослепла и потеряла ощущение жизни, действительности, не знаю, что предпринимать на осень и как готовиться к зиме, хотя всего только весна. Но ведь ты знаешь, как у нас коротко лето. А сейчас, без тебя, время летит с дикой быстротой. Я понимаю, что ты не хочешь много писать о своей болезни. Но я уже умею по твоему почерку угадывать, что у тебя, — и этого мне довольно.
Почему ты совсем замолчал?
Ты для меня не потерялся, а исчез. Я не хочу даже думать о том, что болезнь твоя усилилась и тебе плохо. Пойми, это невозможно. Напряги всю свою волю — а она у тебя есть, — и скорей становись на ноги. Чтобы быть в курсе того, что может с тобою приключиться, я перечитала массу книг о легочных болезнях — брала их у доктора Смирнова.
Если здоровье требует, чтобы ты надолго остался на юге, оставайся. Если надо, забудь, что мы существуем. Но в том и другом случае я должна знать, что с тобою.