Собрание сочинений. Том 42
Шрифт:
Очень удачно выражая суть дела в виде одного понятия, Милль характеризует деньги как посредника обмена. Сущность денег заключается прежде всего не в том, что в них отчуждается собственность, а в том, что здесь отчуждается и становится свойством материальной вещи, находящейся вне человека, свойством денег, та опосредствующая деятельность или то опосредствующее движение, тот человеческий, общественный акт, в результате которого продукты человека взаимно восполняют друг друга. Отчуждая саму эту опосредствующую деятельность, человек может теперь действовать лишь как потерявший себя, как обесчеловеченный человек; само соотнесение вещей, человеческое оперирование ими, становится оперированием некой сущности, находящейся вне человека и над человеком. Вместо того чтобы сам человек был посредником для человека, наличие этого чуждого посредника приводит к тому, что человек рассматривает свою собственную волю, свою деятельность, свое отношение к другим — как силу, независимую от него и от них. Таким образом его рабство достигает апогея. Так как посредник есть действительная власть над тем, с чем он меня опосредствует, то ясно, что этот посредник становится действительным богом. Его культ становится самоцелью. Предметы,
Христос первоначально является представителем: 1) людей перед богом; 2) бога перед людьми; 3) людей перед человеком.
Так и деньги, согласно их понятию, первоначально представляют: 1) частную собственность для частной собственности; 2) общество для частной собственности; 3) частную собственность для общества.
Но Христос есть отчужденный бог и отчужденный человек. Бог значим теперь лишь постольку, поскольку он представляет Христа, человек — лишь постольку, поскольку он представляет Христа. Точно так же обстоит дело и с деньгами. —
Почему частная собственность неизбежно должна развиваться в деньги? Потому, что человек как существо общительное неизбежно должен прийти к обмену [XXV], а обмен — при наличии частной собственности как своей предпосылки — неизбежно должен привести к стоимости. Дело в том, что опосредствующее движение человека, совершающего обмен, не является при этой предпосылке движением общественным, человеческим, оно не является человеческим отношением, это абстрактное отношение частной собственности к частной собственности, и это абстрактное отношение есть стоимость. Деньги только и являются действительным существованием стоимости как стоимости. Так как совершающие обмен люди относятся друг к другу не как люди, то и сама вещь утрачивает значение человеческой, личной собственности. Общественное отношение частной собственности к частной собственности является уже таким отношением, в котором частная собственность отчуждена от самой себя. Самостоятельное существование этого отношения — деньги — есть поэтому отчуждение частной собственности, абстракция от ее специфической, личной природы. —
Оппозиция новейшей политической экономии по отношению к монетарной системе, systeme monetaire, не может поэтому привести к решающей победе первой, несмотря на все ее умничанье, ибо, если грубое политэкономическое суеверие народа и правительств цепко держится за такой чувственный, осязаемый, бросающийся в глаза предмет, как денежный мешок, и поэтому верит в абсолютную стоимость благородных металлов и обладание ими считает единственно реальным богатством и если затем приходит просвещенный, светски образованный политэконом и доказывает им, что деньги есть такой же товар, как и всякий другой, и что в силу этого их стоимость, как и стоимость любого другого товара, зависит от отношения издержек производства к спросу (конкуренция) и предложению, к количеству или конкуренции других товаров, — то такому политэконому справедливо возражают, что действительная стоимость вещей заключается все же в их меновой стоимости, что эта последняя в конечном счете существует в деньгах, а деньги существуют в благородных металлах, и что, следовательно, деньги являются истинной стоимостью вещей и поэтому — самой желанной вещью. Больше того, доктрины просвещенного политэконома в конечном счете сами сводятся к этой премудрости с той только разницей, что просвещенный политэконом обладает способностью к абстракциям, позволяющей ему распознавать существование денег во всех формах товаров и потому избавляющей его от веры в исключительную стоимость их официального металлического существования. — Металлическое существование денег есть лишь официальное чувственно воспринимаемое выражение той денежной души, которая пронизывает все звенья производства и все движения буржуазного общества.
Противоположность новейшей политической экономии монетарной системе заключается лишь в том, что она денежную сущность ухватывает в ее абстрактности и всеобщности и поэтому возвышается над чувственной формой суеверия, полагающего, что эта сущность существует исключительно в благородных металлах. На место этого грубого суеверия она ставит суеверие утонченное. Но так как обе, в сущности, имеют один и тот же корень, то просвещенная форма суеверия не в состоянии вытеснить целиком его грубую чувственную форму, ибо критике подвергается не сущность суеверия, а лишь определенная форма этой сущности.
Личностное бытие денег как денег — а не только как внутреннего, в-себе-сущего, скрытого отношения товаров друг к другу в процессе их обращения или обмена, — это бытие тем больше соответствует сущности денег, чем абстрактнее они сами, чем меньше естественного отношения они имеют к другим товарам, чем в большей степени они выступают как продукт и в то же время как непродукт человека, чем в меньшей степени естественно выросшим является элемент их бытия, чем в большей степени они созданы человеком или, выражаясь языком политэкономии, чем большим является обратное отношение их стоимости как денег к меновой стоимости или к денежной стоимости того материала, в котором они существуют. Поэтому бумажные деньги и многочисленные бумажные представители денег (такие, как векселя, чеки, долговые обязательства и т. д.) являются более совершенным бытием денег как денег и необходимым моментом в прогрессирующем развитии денег. В кредитной системе, законченным выражением которой является
Что составляет сущность кредита? Мы здесь полностью отвлекаемся от содержания кредита, которым опять-таки остаются деньги. Мы отвлекаемся, стало быть, от содержания этого доверия, оказываемого одним человеком другому, когда один человек признает другого тем, что он ссужает ему те или иные стоимости и, — в лучшем случае, если он не требует платы за кредит, то есть не является ростовщиком, — дарит своему ближнему свое доверие, исходящее из предположения, что этот ближний не плут, а «добропорядочный» человек. Под «добропорядочным» человеком тот, кто дарит свое доверие, разумеет, подобно Шейлоку, «платежеспособного» человека.
Кредит мыслим при наличии двух отношений и при двух различных условиях. Эти два отношения таковы: богатый кредитует бедного, которого он считает прилежным и надежным. Этот вид кредита принадлежит к романтической, сентиментальной части политической экономии, к ее блужданиям, эксцессам, исключениям, — не к правилу. Но даже если предположить это исключение, если допустить эту романтическую возможность, то для богатого гарантией возвращения осужденных денег служит сама жизнь бедного, его талант и его деятельность; другими словами, все социальные добродетели бедного, все содержание его жизнедеятельности, само его существование служат в глазах богатого залогом возвращения его капитала вместе с обычными процентами. Поэтому смерть бедного рассматривается кредитором как наихудшее зло. Это смерть его капитала вкупе с процентами. Подумать только, сколько низости в такой оценке человека в деньгах, заключенной в кредитных отношениях! При этом само собой разумеется, что кредитор имеет, кроме моральных гарантий, еще и гарантию юридического принуждения, а также более или менее реальные гарантии в отношении кредитуемого им человека. Если же кредитуемый сам состоятелен, то кредит становится просто-напросто посредником, облегчающим обмен, то есть теми же самыми деньгами, только возведенными в совершенно идеальную форму.
Кредит есть политэкономическое суждение относительно нравственности человека. В кредите вместо металла или бумаги посредником обмена стал сам человек, но не в качестве человека, а как бытие того или иного капитала и процентов. Таким образом то, что опосредствует обмен, действительно возвратилось и обратно переместилось из своей материальной формы в человека, но только потому, что сам человек переместил себя вовне и сделался какой-то внешней материальной формой. В кредитных отношениях не деньги упразднены человеком, а сам человек превратился в деньги, или деньги обрели в человеке свое тело. Человеческая индивидуальность, человеческая мораль сами стали предметом торговли и тем материалом, в котором существуют деньги. Материей, телом денежной души являются уже не деньги, не бумаги, а мое собственное личное бытие, моя плоть и кровь, моя общественная добродетель и репутация. Кредит вкладывает денежную стоимость уже не в деньги, а в человеческую плоть и в человеческое сердце. Вот до какой степени всякий прогресс и все непоследовательности в рамках ложной системы оказываются величайшим регрессом и величайшей последовательностью гнусности.
В рамках кредитной системы ее отчужденная от человека природа получает двоякого рода подтверждение под видом высшего политэкономического признания человека: 1) Противоположность между капиталистом и рабочим, между крупным и мелким капиталистом становится еще большей, поскольку кредит дается только тому, кто уже является имущим, и поскольку этот кредит предоставляет богатому новый шанс для накопления. Что же касается бедного, то он все свое существование видит утверждаемым или отрицаемым в произвольном приговоре, выносимом ему богатым, поскольку все существование бедного всецело зависит от этой случайности. 2) Взаимное лицемерие и ханжество доходят до того, что тому, кого лишают кредита, выносят не только простой приговор о его бедности, но также и моральный приговор о том, что он не заслуживает ни доверия, ни признания и, стало быть, является социальным парием, дурным человеком. Бедный в добавление к своим лишениям получает еще и это унижение: он вынужден обращаться к богатому с унизительной просьбой о кредите. [XXVII] 3) В результате этого всецело идеального существования денег фальшивомонетничество может теперь осуществляться человеком не на каком-нибудь другом материале, а уже только на своей собственной личности: сам человек вынужден превращать себя в фальшивую монету, выманивать кредит хитростью, ложью и т. д., и эти кредитные отношения — как со стороны того, кто оказывает доверие, так и со стороны того, кто в этом доверии нуждается, — становятся предметом торговли, предметом взаимного обмана и злоупотреблений. Здесь вместе с тем в полном блеске обнаруживается, что основой этого политэкономического доверия является отсутствие доверия: недоверчивое и расчетливое обдумывание — кредитовать или не кредитовать; слежка за тайнами личной жизни и т. д. человека, ищущего кредит; разглашение временных неудач этого человека для того, чтобы, вызвав внезапное потрясение его кредита, убрать с дороги соперника и т. д. Целая система банкротств, фиктивных предприятий и т. д. …В государственном кредите положение государства совершенно такое же, каково, как было показано выше, положение отдельного человека… В игре государственными ценными бумагами обнаруживается, насколько государство превратилось в игрушку спекулянтов и т. д.