Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести

Тендряков Владимир Федорович

Удивительно, но почти все сбывалось по его предсказаниям. Высокородный младенец не успевает подрасти и в самом нежном возрасте становится королем Людовиком XIV. Его правление оказывается редкостно долгим и счастливым тоже.

Для него, Людовика XIV, счастливым, ни для кого боле. И не сбывается только самое главное — счастливейший монарх ни разу не вспомнил об опальном провидце-монахе, книг его никогда не читал и всю жизнь поступал вопреки тому, что советовал Кампанелла. Ему приписывают спесивую фразу: «Государство — это я!» И

словно в насмешку над автором «Города Солнца» придворные льстецы величают спесивого владыку: «Король Солнце». История щедра на издевки.

Нежно пела лютня, и хрипло дышал фра Томмазо. Даже верный Филиппо Борелли не догадывался, что его задыхающийся учитель отправился сейчас в свое последнее путешествие, в исхоженный, знакомый, более родной, чем родина, более дорогой, чем собственная мученическая и героическая жизнь, Город Солнца.

Снова он видит средь спеченной равнины под глубоким небом зеленый холм, семистенный белоснежный город на нем, венчанный двойным храмовым куполом. Он спешит к нему, спешит, так как времени осталось в обрез — намеченный путь может оборваться в любую секунду.

Знакомый путь в счастливый город — через тучные поля, через цветущие сады, через красочное обилие и улыбки работающего народа. Но нынче почему-то пусто кругом, никто не встречает его улыбками. И поля вытоптаны и заброшены, сплошь в лебеде, и сады не цветут, не плодоносят, затянуты колючим кустарником, торчат в стороны засохшие ветви.

Мост ведет к городским воротам. Ворота подняты, но никто не входит и не выходит из них. Печально звучат на мосту шаги одинокого гостя.

За воротами стража, раньше ее не было. У солдат дикой шерстью заросшие лица, сквозь шерсть видно: чему-то дивятся, словно не человека видят, привидение.

— Кто таков?

— Я Кампанелла. Тот самый, кто издалека прозрел этот город.

Переглянулись, хмыкнули:

— Кой бес тебя гонит к нам?

— Пришел проститься… В последний раз.

— Раз пришел — иди, а проститься — шалишь! Пускать сюда дозволено, а выйти — нет.

И толкнули в спину, чтоб не вздумал, чего доброго, попятиться.

Не успел даже оскорбиться, как бросилось в глаза… Казалось бы, пустое, не стоит внимания — просто трава густо пробилась сквозь камень на мостовой. Но такое, знал Кампанелла, бывает, когда по городу проходит чума или моровая язва!

Пришибленный, растерянный стоял он посреди заросшей пустынной мостовой и озирался. Взгляд упал на городскую стену, и фра Томмазо вздрогнул… На стене знакомая ученая роспись — геометрические фигуры — облезла и потрескалась. А поперек нее — истлевший повешенный, лицо черно и безглазо, рваное тряпье не прикрывает темное мясо, и тянет смрадным запахом. Вверху же на выступающей балке, к которой привязана веревка, сидит важный ворон, лениво косит агатовым глазом на пришельца — сыт, мрачная бестия, перо жирно лоснится.

Никогда и ни перед чем не отступал Томмазо

Кампанелла, и сейчас он двинулся в глубь города: не все же в нем повымерли, кто-то наверняка остался, встречу — расспрошу о беде…

И верно: на пустых улицах раза три промаячили люди в черном (а прежде считалось — «черный цвет ненавистен соляриям»), они жались к стенам домов, исчезали при приближении, словно проваливались сквозь землю.

За четвертой стеной на мраморной лестнице он увидел нищих. Нищие в Городе Солнца!

Во всем мире эти людские изгои схожи друг с другом — нечистые рубища, уродливые лица, выставленные напоказ гнойные язвы, култышки ног, скрюченные руки, протянутые за подаянием, гнусавые голоса. Нищие в Городе Солнца!..

Кампанелла знал: таким терять нечего, они только прикидываются робкими и забитыми, на самом деле — самый дерзкий народ. И действительно, нищие не отказались говорить с ним.

— Откуда ты взял, пришелец, что в нашем благословенном городе стряслась беда? — просипел один с красными вывернутыми веками и белыми, как отснятое молоко, глазами. — Мы радуемся жизни, славим бога за это. Разве ты не видишь?

— Я видел, как ты протягиваешь ко мне за подаянием руку.

— Выполняю приказ наших мудрейших из мудрых правителей счастливого города.

— Они приказали тебе просить милостыню?

— Они приказали мне радоваться. А чтоб радоваться жизни, я должен есть. Порадуй меня из своего кошелька, иначе доложу, что ты помешал мне исполнить приказ.

— И все радуются так, как ты?

— Все. Нерадостных в нашем городе нет.

— И все по приказу?

— А разве можно делать что-либо без приказа?

Горбун с утопленной в плечах пыльной, нечесаной головой хихикнул:

— Ясноглазый ошибся, в нашем городе нерадостные есть.

По нищей братии прошло шевеление. Ясноглазый смигнул воспаленными веками, сердито сказал:

— Ты всегда плохо шутишь, Прямая Спина.

— Хи-хи! Они есть, они висят по стенам, украшают наш город.

— Мы глядим на них и еще больше радуемся. Или это неправда, Ясноглазик?

— Но прежде вы радовались без приказа, — напомнил Кампанелла.

— Никогда этого не было! Ты лжешь, странник!

— Я знаю. У вас что-то случилось. Что-то страшное. Прошла чума? Власть захватил тиран? Что?..

— И Ясноглазый закрутился, визгливо закричал:

— Вы слышали?! Вы слышали?.. Это сказал не я! Это сказал он! Вы все это подтвердите!

А Прямая Спина довольно хихикнул:

— Мы слышали, Ясноглазик, все хорошо слышали, к чему ты вел разговор с чужеземцем. Тебе хотелось, чтобы он сказал то, чего тебе не дозволено.

Висеть тебе, Ясноглазый, на стене. Хи-хи! И тебе, чужеземец, тоже.

Кампанелла презрительно бросил:

— Что мне может грозить в моем городе? Я разузнаю, что с вами стряслось, и верну все как было. Вы снова станете радоваться не по приказу.