Собрание сочинений. Том 5. Покушение на миражи: [роман]. Повести
Шрифт:
Критики, признавая общественную значимость повести, расходились в оценках ее художественных особенностей.
«Жанр колеблется между умозрительным философским назиданием и бытовой драмой. И все же груз реальных жизненных проблем оказывается тяжелее» (Яхонтов А. На пути к истине. — Лит. Россия, 1979, 14 сент.).
«Конфликт „Расплаты“ не приобретает по ходу повести качественного развития, и после многократных повторений одной и той же позиции, как в шахматной игре, следует ничья. Все виноваты — никто не виноват…» (Новиков Вл. Уча — учимся. — Лит. обозр., 1981, № 7).
Н. Машовец понимает «Расплату»
Некоторые критики считают позицию автора «несколько расплывчатой и абстрактной». А. Бочаров полагает, что «Тендряков ведет диспут бесстрашно, позиции его благородны, но выхода он все-таки не знает» (Бесконечность поиска. М., Сов. пис., 1982). М. Синельников, напротив, отмечая гражданское беспокойство писателя, видит в финале повести «особый художественный эффект, одно из выражений оптимистического авторского взгляда, оптимистической перспективы» (Характеры и обстоятельства. — Правда, 1979, 12 июля).
Критики ждут от автора определенности, более точного адресата для предъявления обвинения: на кого автор возлагал главную вину — на школу? На учителя? На окружение? Автор сам расшифровывает название повести: «По-моему, я согрешил в притче. Боясь, что меня поймут неправильно, я сделал вывод: расплата всем героям, все в какой-то степени виноваты в том событии. Всем нам расплата. Мне хотелось, чтобы читатель вдруг тоже почувствовал себя ответственным за такие трагедии» (Выступление в пед. ин-те им. В. И. Лепила, 1982).
Повесть быстро нашла читателя: школьники, учителя, юристы, врачи, студенты, преподаватели, рабочие… В писательской почте по «Расплате» есть письма из Болгарии, ГДР, Австрии, США. Писателю сообщали о спорах и дискуссиях вокруг повести из далеких таежных поселков и из колледжа штата Пенсильвания.
«Недавно я получил из Ангарска, из клуба книголюбов „Свеча“, стенографический отчет об обсуждении моей повести „Расплата“. Этот отчет едва ли не более драматичен, чем сама повесть…» (Тендряков В. Ради этого стоит жить и работать. — Кн. обозр., 1980, 3 окт.).
В архиве сохранилась стенограмма этого обсуждения «Расплаты». Заседание длилось несколько часов, выступило более 30 человек. Мнения выступающих резко разделились. Одни оправдывали Колю, другие восставали против убийства: «Даже в Рафаиле сын убил хорошее». Участники старались добраться до корней случившегося, одни винили школу, другие — мать, «общество, в котором жил Рафаил Корякин».
«Рафаила могла спасти любовь, прежде всего любовь матери… Ведь „в каждом нерастраченные запасы доброты“»… «Я прочитала повесть за ночь и еще не все переварила. Расплата — за что? За наше равнодушие, за отсутствие острой боли, за бездумную жизнь»… «Расплата за перегибы в раскулачивании, за всю жестокость 20—30-х годов, рождающих ответную жестокость: нелюбовь матери к своему сыну! Расплата за покорность, за то, что разучились даже чуть-чуть задумываться. Расплата за ошибки в обучении детей, за неверное толкование истории, за „простые формулы“: „Убить ради жизни!..“ „Если мы и сейчас не поймем этого, то не сумеем честно жить, и для нас будет явной угрозой — „наследить в будущем…““ „Сейчас у меня пульс 120, так действует повесть…“ „И еще раз мы чувствуем, как действительно сильно воздействует Владимир Тендряков на нас,
Через все обсуждение проходят лейтмотивом слова Джона Донна: „Нет человека, который был бы как остров. Каждый человек — часть материка“.
В. Тендряков откликнулся на это обсуждение письмом. В частности, он подчеркивал: „Еще раз убеждаюсь в том, что искусство создается не только художником, но и зрителем. Тот же Джон Донн был одним из несчастнейших авторов, так как для него в его время не нашелся читатель. Ощути он читательский огонь, наверняка и сам разгорелся бы ярче. Мир имел бы еще более грандиозного поэта. Нельзя говорить со страстью, когда слушатели равнодушно внимают и не понимают, невольно сникаешь. Вот потому-то я и благодарен вам за то, что не только услышали меня, не только поняли, но и что-то по-своему переосмыслили, мне открыли!“ (19 сент. 1980, архив писателя).
На „Расплату“ отозвались письмами-исповедями, глубоко личными, исполненными болью. К таким письмам Тендряков относился особенно бережно. Он был открыт человеческому горю, ответы были продиктованы желанием помочь людям.
„…После Вашего письма я почувствовал себя больным и растерянным, — признавался он, отвечая на письмо М. из Горького. — Долго, долго я не решался Вам ответить. Да, из-за растерянности, да, из-за того, что не знал, какой же дать совет. Дежурные успокоительные слова тут звучали бы оскорбительно, все это время я искал в себе слова помощи, слова, которые бы могли влить в Вас силы и надежды. Но вот прошли месяцы, а я по-прежнему в растерянности. Не могу подсказать даже — кто или что повинно в Вашей трагедии…
Знаю, что мои слова Вам ничего не откроют, хотелось, чтоб Вы поняли — они не равнодушны“ (1980, 27 ноября).
„Расплата“ ставилась во многих театрах страны, а также на телевидении.
Повесть многократно переиздавалась в СССР и была переведена в Болгарии, Венгрии, ГДР, Норвегии и ФРГ.
Текст печатается по сб. „Расплата“, М., Сов. пис., 1982.
Впервые в журн. „Дружба народов“, 1980, № 9.
Повесть создавалась во второй половине 60-х годов, в 1967 г. была впервые предложена „Новому миру“.
„В „Новый мир“ сдал „Шестьдесят свечей“. Тема повести — нравственный суд человека над самим собой. Герой наедине со своей совестью“ (Тендряков В, — Лит. обозр. 1967, 20 янв.). Позднее повесть была передана автором в журнал „Дружба народов“. Она имела многочисленных единомышленников в редколлегии журнала, но публикация стала возможной только в 1980 г.
Все эти годы автор продолжал над ней работать. Среди повестей „есть одна, которую я тянул в течение пятнадцати лет, похоже, что вытянул“ (Тендряков В, — Лит. газ., 1979, 18 апр.).
Известно несколько редакций повести. В первой редакции Ечевин кончал жизнь самоубийством. Автор отошел от этого решения, считая его слишком прямолинейным и однозначным. „Вначале я был к Ечевину беспощаден, но потом понял, что важнее показать иное: через прозрение своего героя мне хотелось, чтоб прозрели многие. А когда прозрение будет не только у литературного героя, но и у массы читателей, — возможно (возможно!), мы сумеем кое-что изменить в жизни“ (ответы на вопросы читателей, 1980, архив писателя).