Собрание сочинений. Том первый
Шрифт:
Один раз Техер все же поднял кнут — когда мимо пробегал кабанчик старосты. Поднял и ловко вытянул им кабанчика по спине так, что тот с визгом кинулся искать желуди в другом месте.
Излив таким образом злость на собственность старосты, Техер опять удобно растянулся на земле, выпустил изо рта дым и, глядя, как он медленно тает в безветренном воздухе, убежденно сказал:
— Сам-то он кто, этот староста? Пропойца. Пропойца, и больше никто. И он мне, видишь ли, будет запрещать жениться на Гомлоковой Франтишке!..
— Как,
— А было так. Два года я люблю Франтишку, а она меня. Я к ним захаживаю. Ведь, сам знаешь, Гомлоковы кабаны для меня — первые свиньи, на лучшие места вожу… Ну, старик Гомлок ничего, не против, все говорит: «Пускай ты, парень, и простой бетяр, что из того, я тоже был бетяром. Да дело разумел. Свиней, которых получал в уплату, выкармливал и хорошо сбывал. Моих свиней охотно покупали. Гомлоковых кабанчиков и поднесь вся Зала помнит. Бывало, что и украдешь какого, а свалишь на медведя или волка. Подкопишь денег — покупаешь новых; выкормил — и опять же пользу взял. Двадцать лет так бился, пока не сколотил наконец столько, что и мужик-хозяин отдал свою дочку за бетяра. Отчего и мне теперь не отдать за тебя свою? Ты только знай работай, не ленись».
Все было на мази. А тут третьего дня, как пригнали мы стадо, ты пошел пропустить чарку — я, как обыкновенно, к Гомлокам. Смотрю, сидит старый Гомлок в горнице, а против него — здешний староста Нарва.
И так они заговорились, что не видели, как я вошел. Сел я в углу, за печкой, и стал слушать.
— Мой Ференц, — начал староста про своего сына, — по твоей Франтишке сохнет.
— Пустое дело, — Гомлок ему в ответ, — я уж ее обещал…
— Болтают, Гомлок, что ты собрался отдать дочь какому-то паршивому бетяру.
Я было хотел вскочить, но тут подумал: «Что на это скажет старый Гомлок?» Прислушиваюсь, а он говорит;
— Так ведь и Бирка отдал свою дочь паршивому бетяру, к которому ты теперь пришел.
Староста растерялся.
— Ты-то был не простой бетяр; Техер — совсем другое дело. Никто не знает, чье это отродье. Говорят, цыганское. Мать у него беспутная была — девка из господской дворни. Как жила, так и померла: хлестала горькую, пока не окачурилась…
Слышу, Гомлок на это:
— Ну, кто помер, тот уже покойник, а ведь и ты, староста, в Фараде одну испортил. Ребенок помер… Да и как было тебе на ней жениться, когда ты уже был с другой повенчан? А пить мы все пьем. Вино сотворил бог, а только ты вот пьешь не по-христиански.
— Выходит, отдаешь дочь прощелыге Техеру?
— Намереваюсь отдать.
— А что он вор, знаешь? Вот давеча пропала племенная матка…
— Как не знать, сам небось был бетяром.
— А что он на мирские деньги нанятый и я могу его погнать отсюда, тоже знаешь?
— Знаю и это. Да бетяр нигде не пропадет…
Тут староста озлился и ушел, а я тогда вылез из-за печки и говорю:
— Я слышал, что
— Отдам, — говорит Гомлок, — только сперва со старостой поквитайся, за себя, за меня и за всех бетяров.
— Ну, что ты скажешь, Кигио?
— Красного петуха ему пусти, — стал советовать Кигио. — Подкарауль и пырни ножом…
Техер покрутил головой.
— Это все не то. Зря только грех на душу брать, — невозмутимо выпустил он изо рта клуб дыма.
Потом, не поднимая головы, начал насвистывать и наконец затянул песню.
Это была одна из бетярских песен, о том как посреди степи стоял трактир, а у молодой трактирщицы была пригожая племянница. И полюбилась эта самая племянница бетяру. А трактирщица отвела ее зимой далеко в степь, чтоб сгубить, потому что не хотела отдать удалому бетяру.
Прознав про это, завернул он в тот трактир, да и вогнал прямо в сердце трактирщице нож.
Кигио подпевал, а потом щелкнул кнутом.
В дубняке удлинялись тени деревьев. Лес понемногу затягивало вечерним сумраком. Наступало время гнать стадо домой. Бетяры свистнули собакам, поднялись и загикали:
— Гей-га, гей-го!
Свиньи заволновались. Валявшиеся на траве или в трясине вставали и присоединялись к остальным.
Собаки бегали вокруг и заставляли их сбиваться в кучу.
— Гей-гей!
Защелкали кнуты так, что эхо в лесу прогудело ружейным выстрелом: «Праск!»
И стадо потихоньку тронулось.
Староста Нарва имел скверную привычку, выйдя откуда-нибудь, останавливаться под дверью и прислушиваться, не скажут ли чего о нем. Выйдя в тот раз от Гомлока, он тоже остановился и прислушался, не заговорит ли Гомлок сам с собой. И тут, к своему изумлению, услышал голос Техера, а затем и ответ старого Гомлока: «Отдам за тебя Франтишку, только сперва со старостой поквитайся, за себя, за меня и за всех бетяров».
Полуживой от страха, староста еле добрел до дома и заперся в горнице. Забыл и трубку, не заглянул ни разу в жбан с вином, не отвечал, когда к нему обращались, лег в постель и не мог уснуть.
Страх перед местью Техера оживил в его памяти слышанную некогда историю о бетярах давних времен, которые на Мадяр Пусте [45] насадили хозяина на вертел и изжарили.
Мысль о жестокости этих людей не давала ему покоя. И вот на следующий день, собравшись с духом, он отправился просить совета у деревенского нотариуса.
Нотариус, человек еще очень молодой, который лишь недавно по окончании курса расстался с шумным городом и открыл здесь свою маленькую контору, принял испуганного старосту учтиво.
45
Возможно, название хутора.