Собрание сочинений. Том второй
Шрифт:
Пан Пршелоучка поддерживал все общество в состоянии веселья. Он рассказывал анекдоты, которые никого не оскорбляли и над которыми могли посмеяться и дамы тоже, что они и делали беспрерывно и громко. Нежа от смеха присвистывала, а пани Анна, басовито хохоча, хлопала мужа толстой рукой по спине.
Почтмейстер Бертик смеялся «ха-ха», пан доктор «хе-хе» и чихал, пан депутат смеялся «хо-хо», а пан Матоушек «хи-хи». Это были, ничего не скажешь, превосходные анекдоты. Может, где-нибудь в другом месте они и не понравятся,
— Я расскажу вам, — сказал Пршелоучка, когда капельмейстер объявил, что сейчас будет перерыв, чтобы музыканты могли подкрепиться, — я расскажу вам отличную историю про лису.
— Про лису, говорите, ах вы, старый лис, — хохотал поддерживаемый всем обществом пан бургомистр, — ну, рассказывайте про лисичку, старый лис!
Новый взрыв смеха.
Пан Пршелоучка отхлебнул и заговорил:
— Отправился я однажды в гости к своему дядюшке-леснику.
— А у вас еще и дядюшка имеется? — невинно вопросил пан Патрный среди бурного веселья.
— К этому дядюшке я, значит, и пошел.
— На своих на двоих? — спросил советник Матоушек, весело подмаргивая сыну.
— Да, на своих на двоих, и когда я пришел к дядюшке-леснику…
— …то собрались два плута вместе, — провозгласил ко всеобщему веселью почтмейстер.
— Дядюшка-лесник встретил меня весьма сердечно…
— Но надеюсь, обошлось без поцелуев, — усмехнулся пан доктор.
Новый взрыв хохота.
— И говорит: «У нас здесь развелось множество лисичек…»
— А лисов? — не упустил случая староста, чтобы повторить под общий смех городских тузов свою шутку.
— Они причиняют нам такой урон, что приходится подбрасывать им сардельки, отравленные стрихнином.
— Стрихнин, — заметил пан почтмейстер. — Когда я был еще жандармом, я разбирал одно дельце. Некая краля отравила своего мужа, история была путаная, потому что сама она повесилась.
Барышню Нежу развеселило и это.
— Значит, так: дядюшка приказал сардельки сварить, нашпиговал их стрихнином и разбросал вокруг дома.
— Приятного аппетита, — зашелся от смеха советник Матоушек, — а сарделек много?
— Много, — ответил рассказчик. — И вот пошли мы как-то за дом поглядеть. И что же мы там видим…
— Сардельки со стрихнином, — изрек староста.
— Их тоже, но и лисицу, которая стоит прямо перед нами. Дядюшка снимает с плеча ружье и стреляет. Бац! Лиса все стоит, как пень. Он снова заряжает и — бац! Лисица ни с места, все стоит. Сами понимаете, нам это показалось странным, бежим к ней поглядеть. И знаете, в чем дело?
Пан Пршелоучка смолк, улыбнулся и в напряженной тишине произнес: «Эта лисица, скажу я вам, до того нажралась
— Ха-ха! Хе-хе! Кха-кха, апчхи.
— Будьте здоровы.
— Хо-хо! Хи-хи!
Смеялись все. И у других столов, услыхав, как смеются городские тузы, хохотали тоже. Смех не утихал долго.
— Ох, и хитрый же вы лис, — кричал пан староста, — ну и удружили!
Музыканты опять объявились на веранде, послышалось бурное «браво!», и капельмейстер сегодня уже в двадцать третий раз заиграл свое новое произведение «Кошачья свадьба».
Барышня Нежа шепнула маменьке:
— Я хотела бы прогуляться с паном Матоушеком, ты нам позволишь?
Пани Анна улыбнулась и кивнула головой. Молодые люди поднялись и удалились под смех оставшихся, весьма многозначительно указывавших на них пальцами.
А музыка играла, птицы пели, и посыпанная песком дорога, ведущая в городскую рощу, была столь заманчива, как и ее тень, и приглушенная тишина над дерновыми сиденьями в зарослях.
Барышня Нежа шествовала рядом с молодым Матоушеком, который двигался, словно агнец, не глядя ни влево, ни вправо, уставившись лишь вперед, где находилась городская роща, и было ему почему-то страшно.
Он говорил с Нежей о лисах, о пане почтмейстере и о ценах на сахар, которые все росли.
А барышня Нежа переводила разговор на другую тему. На тему о том, как Пепичек Кейгак целовал за воротами Маржку Лойковых, и Матоушек-младший, полный ужаса, как только оказался в городской роще, сразу же опустился на дерновое сиденье.
Он хотел сказать Неже, что любит ее, что унаследует после отца лавку, что тоже будет советником. Сколько раз он уже хотел сказать ей это именно здесь, но и сейчас, как и две недели назад, оробев, перевел разговор на керосиновые лампы.
А было здесь восхитительно. Доносилась приятная музыка, тень от деревьев и кустов была чрезвычайно нежна, яркая зелень вокруг благоухала. Прелестная Нежа в своем платье из ситчика была так близко…
Ну, а Нежа? Та была грустна. Уже два года водит она молодого Матоушека в городскую рощу, дает ему понять, что ему надобно только выдавить из себя объяснение, но каждый раз он заводит речь про цены на товар, которые либо растут, либо падают.
— Пан Матоушек, вы очень рассеянны, — молвила Нежа, в то время как он задумчиво покусывал веточку дикой сирени.
— Да, это так, — ответствовал Матоушек, — вчера опять уронил две бутылки на пол. Одна разбилась вдребезги, — добавил он со вздохом.
— Почему ж вы так рассеянны?
— Зачем вы меня мучите? — печально произнес Матоушек. — Я поскользнулся и все тут.
— А почему вы поскользнулись?
— Потому что я кой о чем думал.
— А о чем вы думали?
Матоушек зарделся:
— О том, что надо переставлять полки, а еще… — он умолк.