Собрание сочинений
Шрифт:
— Мы с подружками вчера вечером видели Питера Лорри, [16] — говорит. — Киноактера. Лично. Он газету покупал. Такой милашка.
— Вам повезло, — отвечаю. — Вам очень повезло. Понимаете, да? — Вот дебилка. Но танцует — закачаешься. Я не смог сдержаться, взял и чмокнул ее прямо в этот дебильный кочан — ну, знаете, где у них пробор и всяко-разно. А она разозлилась.
— Эй! Что за дела?
— Ничего. Никаких дел. Вы просто здорово танцуете, — говорю. — У меня младшая сестренка есть, всего, нафиг, в четвертом классе. И вы так же здоровски умеете, как она, а она танцует лучше всех, и живых, и дохлых.
16
Питер Лорри (Ласло или Ладислав Лёвенштейн, 1904–1964) — американский киноактер венгерского (словацкого) происхождения.
—
Ну и дамочка, ух. Прямо королева,ёксель-моксель.
— А вы сами все откуда? — спрашиваю.
Только она не ответила. Озиралась так по-деловому — наверно, ждала, что сейчас этот Питер Лорри где-нибудь всплывет.
— Вы откуда, девушки? — снова спрашиваю.
— Чего? — отвечает.
— Откуда вы, девушки? Не говорите, если не в жилу. Я ж не хочу, чтоб вы напрягались.
— Из Сиэтла, Вашингтон, — говорит. С понтом, большой добряк мне сделала.
— Вы хорошо беседу поддерживаете, — говорю ей. — Знаете, да?
— Чего?
Ну ее нафиг. Все равно ни шиша не петрит.
— А вы не против джиттербаг забацать по чуть-чуть, если быструю слабают? Не фофанский такой, не джамп или как-то — путёвый джиттербаг, влегкую? А то все садятся, если быструю лабают, кроме дедов да жириков, и у нас будет куча места. Как насчет?
— Мне это несущественно, — говорит. — Эй — а тебе сколько лет вообще?
Тут я почему-то озверел.
— Ох господи, — говорю. — Только портить все не надо, а? Двенадцать, ёксель-моксель. Я крупный для своих лет.
— Слушай.Я ж тебе уже сказала. Мне такие выражения не нравятся, — говорит. — Если ты так выражаться будешь, я пойду сяду к подружкам, ага?
Я кинулся извиняться, как ненормальный, потому что банда как раз залабала быструю. И девка эта стала со мной джиттербажить — но легко так очень и нормально, не фофански. У нее по — честному получалось. Чуть тронешь — и пошла. И когда вертелась, у нее хорошенькая эта попка ее вихлялась так путёво. Она меня сразу этим вырубила. Без балды. Когда мы сели на место, я в нее уже чуть было не втрескался. Так с девками и бывает. Как сделают что-нибудь симпотное, даже если там и смотреть-то не на что, или если какие-нибудь дуры, ты в них чуть не втрескиваешься, а потом уж вовсе не соображаешь, нахер, кудапопал. Девчонки. Господи ты боже мой. С катушек слетаешь. По-честному.
Они меня к себе за столик не позвали — в основном потому, что не шарят ни в чем, — только я все равно сел. Блондинку, с которой я танцевал, звали Бернис как-то — Крабе или Крэбс. Двух уродин — Марти и Лаверн. Я им сказал, что меня зовут Джим Стил, — просто так, нахер, нипочему. Затем попробовал с ними поговорить чутка по-умному, но это было, считай, невозможно. Им руки надо было выкручивать. И не скажешь, кто из них самая дура. При этом вся троица то и дело, нафиг, озиралась, будто рассчитывала, что в зал сейчас влетит целая стая, нафиг, кинозвезд.Наверно, думали, что все кинозвезды, когда приезжают в Нью — Йорк, непременно ошиваются в «Лавандовой зале», а не в клубе «Аист», не в «Эль Марокко» [17] и всяко-разно. В общем, у меня полчаса ушло выяснить, где все они работают и всяко-разно в Сиэтле. В одной страховой конторе. Я их спросил, как им это нравится, но думаете, от этих бажбанок добьешься внятного ответа? Мне показалось, две уродины, Марти и Лаверн, — сестры, но когда спросил, они очень оскорбились. Сразу видно: ни одной не хотелось быть похожей на другую, что, в общем, и правильно, только все равно умора.
17
«Аист» и «Эль Марокко» — культовые манхэттенские ночные клубы 1930-1950-х гг.: первый был основан бывшим бутлегером Шерманом Биллингсли, второй — итальянским иммигрантом Джоном Пероне (1931).
Я протанцевал с ними всеми — всеми тремя — по одной за раз. Одна уродина, Лаверн, танцевала нехило, зато другая, эта Марти — просто убийство. Эту Марти, будто Статую Свободы, за собой по пятаку волочишь. Пока я ее таскал, чтоб хоть какой-то умат получился, я чутка развлекся. И сказал ей, дескать, только что видел Гэри Купера, [18] кинозвезду, с другой стороны пятака.
— Где? —спрашивает, переполошилась вся, как не знаю что. — Где?
18
Гэри (Фрэнк Джеймс) Купер (1901–1961) — американский киноактер.
— Ай, вы его упустили. Только что вышел. Чего вы не смотрели, когда я сказал?
Она чуть танцевать не бросила и давай себе озираться
— Ох, вапщще! — говорит. У нее просто сердце кровью облилось — по-честному. Я сразу, как не знаю что, пожалел, что ее так подначил. Некоторых не надо подначивать, хоть и стоит.
Но самое смешное потом было. Мы вернулись за столик, а эта Марти остальным двум говорит, что здесь только что Гэри Купер был. Ух, эти Лаверн и Бернис чуть с собой на месте не покончили, когда такое услышали. Такой кипиш подняли, кинулись Марти расспрашивать, видела она его и всяко-разно или нет. А эта Марти говорит: мимоходом углядела. Я чуть не сдох.
Бар уже закрывался, поэтому я им каждой по два стакана заказал, пока не закрылось, а себе взял еще две колы. Стаканы со стола, нафиг, чуть не падали. Одна уродка, Лаверн, меня все подначивала, что я пью только колу. Бесценное у нее чувство юмора. Они с этой Марти пили «томы-коллинзы» — это в декабре-то, [19] ёксель-моксель. Что они шарят. А блондинка, эта Бернис, пила бурбон с водой. И неслабо так хлестала. Вся троица то и дело озиралась, нет ли тут каких кинозвезд. Они еле разговаривали, даже друг с дружкой. Эта Марти разговорчивей прочих двух была. Только рот откроет — сразу какое-нибудь занудное фофанство из нее лезет — с понтом, зовет тубзо «будуаром», к тому ж она решила, что этот бедный битый кларнетист Бадди Сингера — очень неслабый, когда он вылез вперед и дунул пару подмороженных жарких аккордов. Его кларнет она «леденцом» звала. Вот фофанство. Вторая уродина, Лаверн, считала себя дико остроумной. Все время просила меня позвонить папе и спросить, что он сегодня делает. Все спрашивала, есть свиданка у моего штрика или нет. Четыре разаспрашивала — остроумная дальше некуда. А эта Бернис, блондинка, вообще почти ничего не говорила. Только я спрошу у нее что-нибудь, она в ответ: «Чего?» Через некоторое время на нервы действует.
19
Коктейль «том-коллинз» (джин, содовая, лаймовый или лимонный сок, сахар, лед) считается летним напитком.
Вдруг ни с того ни с сего они допили, все втроем встали и заявляют, что им пора спать. Говорят, вставать рано, чтоб попасть на первое представление в «Мюзик-холле Радио-Сити». [20] Я попробовал уговорить их еще посидеть, а они вот ни в какую. Поэтому мы попрощались и всяко-разно. Я им сказал, что как-нибудь разыщу их в Сиэтле, если доберусь, только я что-то сомневаюсь. Что буду их разыскивать, в смысле.
С сигами и всяко-разно счет принесли долларов на тринадцать. Девки уж могли бы, по-моему, хоть предложить самим заплатить за то, что выжрали до меня, — я бы им, конечно, не дал, но предложить-то могли бы. Хотя наплевать. Настолько они не шарят, да и убогие фонарные шляпки эти и всяко-разно. А от этой хреноты с ранним подъемом, чтоб пораньше в мюзик-холл попасть, мне вообще поплохело. Если б кто-нибудь, какая-нибудь девка в жуткой шляпке, например, приперлась аж в Нью-Йорк — из Сиэтла, штата Вашингтон, ёксель-моксель, — и встает по утрянке, чтоб, нафиг, успеть на первое представление в «Мюзик — холле Радио-Сити», мне так тоскливо становится, что я просто не могу. Да я бы всем троим сотнюстаканов выкатил, только бы они мне про это не втюхивали.
20
«Мюзик-холл Радио-Сити» (с 1932 г.) — театрально-концертный комплекс, расположенный в здании Рокфеллеровского центра.
Чуть погодя и я из «Лавандовой залы» отвалил. Они там все равно закрывались, а банда уже давно упаковалась. Во-первых, в таких местах сидеть — сплошной кошмар, если тебе не с кем нормальным потанцевать или официант не дает ничего путёвого бухнуть, одну колу. Нет ни одного ночного клуба на свете, где долго высидишь, если, по крайней мере, не возьмешь бухла и не нарежешься. Или если с тобой нет никакой девки, от которой с ног сшибает.
Тут вдруг ни с того ни с сего, пока я до вестибюля шел, мне в башку опять эта Джейн Гэллахер взбрела. Взбрела и выбредать никак не хотела. Я сел в блевотного цвета кресло в вестибюле и стал думать про нее и Стрэдлейтера в этой, нафиг, машине Эда Бэнки, и хоть я и был, нафиг, уверен, что этот Стрэдлейтер ее не оприходовал — Джейн-то я знаю как облупленную, — но она все равно из головы не лезла. Я ж ее знаю как облупленную. По-честному. В смысле, не только шашки — ей вообще всякий спорт был зашибись, а как мы с ней познакомились, так все лето играли почти каждое утро в теннис, а почти каждый день в гольф. Я ее по-честному нормально так близко узнал. Не в смысле физическиили как-то — это нет, — но виделись мы с ней все время. Не всегда под юбку надо лазить, чтобы девку узнать.