Собрание стихотворений и поэм
Шрифт:
Там, где Каспий непокладист, Я расту, как все растут. И меня еще покамест Люди «маленькой» зовут.
Я мала и, вероятно, Потому мне непонятно, Отчего вдруг надо мной, Месяц сделался луной.
На рисунок в книжке глядя, Не возьму порою в толк: Это тетя или дядя, Это телка или волк?
Я у папы как-то раз Стала спрашивать про это. Папа думал целый час, Но не смог мне дать ответа.
Двое мальчиков вчера Подрались среди двора.
Если вспыхнула вражда – То услуга за услугу. И носы они друг
Мигом дворник наш, однако, Тут их за уши схватил: «Это что еще за драка!» И мальчишек помирил.
Даль затянута туманом, И луна глядит в окно, И, хоть мне запрещено, Я сижу перед экраном, Про войну смотрю кино.
Вся дрожу я от испуга: Люди, взрослые вполне, Не дерутся, а друг друга Убивают на войне.
Пригляделись к обстановке И палят без остановки. Вот бы за уши их взять, Отобрать у них винтовки, Пушки тоже отобрать.
Я хочу, чтобы детей Были взрослые достойны. Став дружнее, став умней, Не вели друг с другом войны.
Я хочу, чтоб люди слыли Добрыми во все года, Чтобы добрым людям злые Не мешали никогда.
Слышат реки, слышат горы – Над землей гудят моторы. То летит не кто-нибудь – Это на переговоры Дипломаты держат путь.
Я хочу, чтоб вместе с ними Куклы речь держать могли, Чьих хозяек в Освенциме В печках нелюди сожгли.
Я хочу, чтобы над ними Затрубили журавли И напомнить им могли О погибших в Хиросиме.
И о страшной туче белой, Грибовидной, кочевой, Что болезни лучевой Мечет гибельные стрелы.
И о девочке умершей, Не хотевшей умирать И журавликов умевшей Из бумаги вырезать.
А журавликов-то малость Сделать девочке осталось… Для больной нелегок труд, Все ей, бедненькой, казалось – Журавли ее спасут.
Журавли спасти не могут – Это ясно даже мне. Людям люди пусть помогут, Преградив пути войне.
Если горцы в старину Сталь из ножен вырывали И кровавую войну Меж собою затевали,
Между горцами тогда Мать с ребенком появлялась. И оружье опускалось, Гасла пылкая вражда.
Каждый день тревожны вести, Снова мир вооружен. Может, встать мне с мамой вместе Меж враждующих сторон?
ПАПА ЧИТАЕТ ГАЗЕТУ
Вижу я: плывет луна Над горами дыней зрелой. Кто я? «Девочка одна, А зовут меня Заремой».
Папа сел поближе к свету, Папа стал читать газету. Весь в раздумья погружен, Словно целую планету Пред собою видит он.
В мире страны разные, Есть и буржуазные.
Папа брови сдвинул строже, И окинул папин взор Ту страну долин и гор, Где людей по цвету кожи Различают до сих пор.
Я мала, но знаю все же, Что людей и в наши дни Различать по цвету кожи Могут нелюди одни.
Я хочу, чтобы в газете Написали для таких, Что людей всех делят дети На хороших и плохих.
Нет различия иного. И еще хочу сказать: Сердце доброе от злого Мы привыкли отличать.
Славься,
Будь японка или полька, Будь индеец или швед, Я – лишь девочка, и только, Для меня различья нет.
От того, кто полон злобы, Черной лжи ползут микробы, А для нас не без причины Ложь опасней скарлатины.
Самым светлым, человечным, Благородным и сердечным Окружать детей страны Люди взрослые должны.
Пусть улыбчиво в окошки Смотрит солнышко с утра. И скакать на левой ножке, И скакать на правой ножке Начинает детвора.
Пусть зеленую рубашку Носит дол и дарит в срок Мне лазоревый цветок, Белоснежную ромашку, Мака красный огонек.
И хочу среди двора я, На лугу и на реке Песни петь родного края На родимом языке.
И пускай я мерзнуть буду, Как в морозный день сайга, Если пламя позабуду Я родного очага.
На Луну (все дети схожи) Я слетать мечтаю тоже. Но запомнит пусть Луна, Что и мне всего дороже Наша славная страна.
Рано утром на заре мой Льется голос из окна. Кто я? «Девочка одна, И зовут меня Заремой!»
1961
Звезда Дагестана
И звезда с звездою говорит… Лермонтов
Видел я немало городов. Зданий с Аполлонами на крышах. Видел у подъездов медных львов, Каменных богинь в глубоких нишах.
Юноши с биноклями в руках, Женщины на тонких каблуках К театральным входам устремлялись. И входили внутрь, и, как в ручьях, В мраморных простенках отражались.
Промелькнуло здесь за сотни лет Много лиц и добрых и недобрых. Много щек свой изменяло цвет Перед зеркалами в гардеробных.
Здесь я видел баловней судьбы, Заполнявших и партер и ложи, Видел старцев, у которых лбы На бумагу нотную похожи.
Я, бывало, тоже замирал На вершине верхнего балкона, И в безумье горло мне сжимал Бедный мавр, каравший Дездемону.
Дон-Кихот освобождал меня, Кот ученый говорил мне сказки, Демон тучей обвивал меня, Пролетая над землей кавказской.
Это я Марию полюбил, А не гетман, старый и опальный, Это я искал и находил Золушке башмак ее хрустальный.
Шел извечный спор добра и зла. В этом споре и меня, бывало, Сколько раз беда чужая жгла И слеза чужая ослепляла.
Опускался занавес стеной, Зрители неистовствовали в зале. Я один молчал. Передо мной Горы Дагестана возникали.
Сколько было там беды своей, И мужья ревнивые, со стоном, Сжав в ладонях серебро ножей, Подходили к горским Дездемонам.
Сколько их прошло за сотни лет Там, в горах, почти на крыше мира, Гамлетов, Офелий и Джульетт! Было все, но не было Шекспира.
Как звенела музыка в горах – Рокот рек, хоры певцов пернатых, Но не появлялся горский Бах, И Бетховен не писал сонаты.