Собрание стихотворений
Шрифт:
Раскалённые, как небосвод.
Сердце -
По нему я ступаю и знаю,
Что солнечного младенца
Мир убьёт и сожрёт...
19 ноября 1962
ЗИМНИЕ ДЕРЕВЬЯ
Чернила мокрого рассвета расплываются голубым.
Деревья на кальке тумана
Выглядят сухим рисунком из учебника ботаники.
Воспоминанья нарастают -
то... Ни абортов нет, ни скандалов.
Деревья надёжней женщин: (преданнее любой жены!),
Они семена рассыпают,
как всегда рассыпали с лёгкостью дуновения,
Доверчиво пробуя на вкус полёты крылатых ветров,
и ноги ветрам не нужны!
Деревья по пояс в историю погружены...
И - только крылья, крылья лебедя.
Из другого мира, полного света.
Душа каждого дерева - Леда...*
О, мать листвы и ласки, сына оплакивающая...
Тени щеглов поют литанию,
но от неё не легче...
26 ноября 1962
ОВЦЫ В ТУМАНЕ
Шагают холмы в белизну.
Люди ли, звёзды ли,
Разочарованно глядят на меня.
Белый вздох остался от поезда.
Ах, ржавый цвет медлительного коня!
Стук копыт, грустящие колокола.
И всё утро
темнее становится утро,
И гуще мгла...
Позабытый цветок одинок.
Во мне, в глубине тишина.
И сердце сжимается:
Даль полей - и конца ей не вижу,
Прямо в небо грозит увести она,
В эту беззвёздную и сиротливую
Тёмную жижу.
2 декабря 1962, 28 января 1963
МЮНХЕНСКИЕ МАНЕКЕНЫ
Совершенство жутко: оно бесплодно -
Снежным дыханьем забиты пути рожденья.
Едва отрастают побеги тисов,
Их тут же срезают, как головы гидры.
Но месяц за месяцем, побег за побегом -
Толкают соки поток бесцельный,
Движенье крови - любви движенье.
И требует жертвы. Совсем безоглядной.
Нет мол, кроме меня, кумиров!
Ты и я... Манекены в витринах
Жёлто-зелёного, серного цвета.
Тела застыли в нелепых позах...
Их заколдованные улыбки...
Мюнхен? Морг меж Парижем и Римом.
Голые, лысые
(Мехами едва нагота прикрыта).
Ржавь леденцов на хромовых палках -
Невыносима. Без тени мысли.
Тьма сыплется где-то между снежинок.
И никого вокруг. А в отелях
Долго ещё будут чьи-то руки
За дверь выставлять башмаки - почистить,
И утром в них широченные ноги...
А жизнь в домах - занавески, окна,
Кружавчики детские, да печенье...
Весомые немцы напыщенно дрыхнут.
Их чёрные телефоны на стенках
Мрачно сверкают и переваривают
Безголосость.
Снег ведь беззвучен.
28 января 1963
ТОТЕМ
Паровоз пожирает рельсы. Рельсы из серебра.
Они убегают вдаль. Но их всё равно съедят.
Красота: в предутренних сумерках тонут поля.
Впереди белые башни. Смитфилд. Мясной рынок.
Рассвет золотит фермеровR в добротных костюмах,
Свиноподобных, вместе с вагоном пока -
чивающихся. На уме у них кровь и окорока:
Ничто не спасёт от сверкающих мясницких ножей.
Их гильотина шепчет: "ну как, ну как, ну как?"...
А дома ободранный заяц лежит в тазу.R И уже
Его детская головка - отдельно,
нафаршированная травой.
Содраны шкурка и человечность. Съедим, съедим,
Как набор цитат из Платона, съедим, как Христа.
Эти люди так много олицетворяли собой -
Их мимика, их улыбки, круглые их глаза...
И всё это нанизано на палку,
на змею-трещотку,R на вздор-
ную бамбуковую погремушку.
Боюсь ли я капюшона кобры?
В каждом её глазу - одиночество гор,
Гор, с которых предлагает себя вечное небо.
"Мир полон горячей крови,
в нём каждой личности след!"-
Говорит мне приливом крови к щекам рассвет.
Но конечной станции нет - одни чемоданы.
Из чемодана разворачивается "Я", как пустой костюм,
Заношенный, потёртый; и набиты карманы
Билетами, желаньями, шпильками, помехами, зеркалами.