Собрать Русь ! (Не в силе Бог, а в правде)
Шрифт:
Бесправное время рождало подобные самосуды.
Щука сдержал слово. Он провел путников особою, только ему ведомою тропинкою, и засада, посланная Лутохиным, ни с чем вернулась по домам.
Недалеко от большого посада, за которым начиналась бойкая дорога, Коренев отпустил Щуку, отдав ему оружие.
Разбойник еще раз поблагодарил Артемия и, прощаясь с ним, шепнул, где найти его, если понадобится его услуга.
Юноша улыбнулся и тряхнул кудрями.
Мог ли он думать, что ему когда-нибудь придется обращаться за помощью к разбойнику Щуке.
Артемий
Много важных и интересных сведений получил Артемий от своего спутника. Благодаря ему он въехал в Москву вполне подготовленный и заранее решил, к кому следует ему обратиться, чтобы успешнее выполнить поручение Кошкина.
Глава VII
СЧАСТЛИВЫЙ ДЕНЬ
Великий князь Иван Васильевич находился в очень хорошем расположении духа. Он сидел в покоях Софии Фоминишны и беседовал с нею, любовно поглядывая на ее величественную фигуру, на блестящий наряд, придававший ей еще большую красоту.
Хотелось Ивану отдохнуть от серьезных дел и забот, пошутить с молодою женою, но София старалась пользоваться каждым удобным мгновением, чтобы напомнить супругу, как мало подвинулись вперед его планы, как тяготеет над Русскою землею иго Золотой Орды, как больно и обидно ей, греческой царевне, что великий князь, супруг ее, в подчинении у нехристей.
Пылкая южанка не могла понимать, как горька была эта зависимость для самого Ивана, потому что он избегал терять слова понапрасну, а она думала: "Не печалится - значит, не чувствует".
– Славный мальчонка у Ивана, славный!
– поглаживая бороду, вымолвил великий князь.
– Смышленый такой... младенец еще, а все понимает... толкует. Сейчас ласкал я Митю...
Больнее ножа были эти фразы для Софии, но она умела владеть собою.
– Хороший, это правда... Только на тебя, Иван Васильевич, мало он похож... На мать он, в Стефанов род пошел. А здоровый такой да веселенький.
Эта невинная фраза Софии заставила задуматься Ивана. Стараясь польстить кровному чувству деда, все придворные, да и родители Мити уверяли, что он как две капли воды похож на него. А София говорит, будто ребенок пошел в род молдаванского господаря Стефана, по матери...
– Не похож будто, сказываешь, Фоминишна? Так ли? Глаза у Мити словно мои...
– Цвет переменится с годами... Темные глаза у него будут, материнские...
– Эх, Фоминишна, кабы ты мне сынка принесла...
– со вздохом сказал Иван после недолгого молчания.
– Любил бы я его пуще ока.
– Погоди, Иван Васильевич, Бог даст.
– И, кажется, всякую прихоть бы твою я тогда исполнил... И отказа бы ты ни в чем не ведала.
– На слове поймаю, государь великий князь, смотри, не спорься потом... А чего попрошу, не знаешь?
– Где же мне угадать думы, Фоминишна!
– А попрошу я немногого на первый раз, - кокетливо продолжала София.
– Хочу я храм Божий выстроить, так место мне для него выбрать
– Выбирай на добрую радость! Для храма в Москве найдется много места, - не угадывая хитрой уловки жены, сказал Иван.
– Спасибо, Иван Васильевич! Спасибо. Во имя твоего ангела и храм тот будет! Так отдашь ты мне Ордынское подворье...
– Ордынское подворье?
– нахмурив брови, переспросил Иван.
– Опять ты, Фоминишна! Словно не ведаешь, что живут там татарские князьки по уговору. Я позволил им...
– Оттого и прошу, что не следует тут жить татарве поганой!
– горячо возразила София.
– Виданное ли дело среди храмов и монастырей, вблизи двора великокняжеского такой срам терпеть!
– Фоминишна!
– Не могу я, Иван Васильевич, великий князь, не могу! Сердце мое не терпит. Ни деды мои, ни отец, ни дядья - никто Орде не кланялся, а ты, московский князь, ты, сильный государь, не хочешь татарву прогнать! Тебе они должны дань платить, тебе в пояс кланяться да челом бить, а ты себя в позор даешь!
Иван стукнул посохом, так рассердила его эта неразумная, пылкая речь.
– Не след бы мне говорить с тобою о таком деле, да очень ты меня за сердце взяла... Умная ты, Фоминишна, куда толковее баб наших, а все же волос долог, да рассудок короче носа воробьиного... Да... Прогони я татарских князьков, послушайся бабьего голоса, а коли Орда-то вновь нахлынет. Станут опять села жечь, посады, города. Станут народ бить и в холопы к себе забирать. А потом сюда, на Москву, свои полчища двинут. Ладно ль будет, Фоминишна, а? Нагляделся я при отце своем на те беды великие.
– Так по-твоему терпеть надо?! Батожьем бьют, а ты ниже кланяйся?.. Дани требуют, а ты вдвойне тащи?! Не для того я за тебя, за московского великого князя, замуж шла, Иван Васильевич! Не того ожидала я, с родною землею расставаясь!.. Сам ведаешь, могла я быть королевою французскою, но не желала вере православной изменять да на тебя, великий князь, надеялась! Думала: прискучило тебе голову клонить перед нехристями да с почетом и дарами встречать их послов...
Иван сложил руки на посохе и, опустив на них подбородок, зорким взором смотрел на молодую женщину, так смело и пылко высказывавшую ему свои порицания.
Гордый и властительный князь, он привык к покорности и послушанию. Его строгий, блестящий взгляд наводил страх на приближенных, и случалось, что женщины не могли вынести этого сурового взора и лишались чувств. Прежде чем сделать доклад великому князю, придворные, дьяки и другие чины справлялись друг у друга, в каком расположении духа Иван Васильевич, а вот София словно ничего не боится.
Эта мысль забавляла Ивана III, и он многое позволял своей умнице и красавице жене, воспитанной при иных нравах и обычаях, чем русская замкнутая теремная жизнь того века, которая научила женщин хитрить и лукавить, так как и тогда молодое сердце жадно просило любви, а молодецкая кровь ключом кипела, но всякое откровенное проявление чувства считалось зазорным.