Собственность мажора

Зайцева Кристина

По его лицу, как вспышка, пробегает улыбка. В ответ он кладет ладонь на мою шею и целует опять.

Господи…

Он грубиян во всем. Даже в поцелуях.

Когда отстраняется во второй раз, я, не открывая глаз, шепчу:

— Я думала… ты умеешь лучше…

— Лучше чем Колесов? — слышу я грубый вопрос.

— Да…

Моей щеки касается холодный нос.

— Он тебя целовал?

Губы очерчивают скулу. Меня не держат ноги. Жмурю глаза, откидывая голову.

— Не твое собачье дело…

— Понравилось

с ним?

Щекочет губами щеку.

— Да…

Сейчас я даже вспомнить не могу, как было с ним!

Губы Ника опять на моих. Только теперь мои знают чего ждать, поэтому подстраиваются под этого неандертальца.

Громко дышим в сумерках двора, которые навалились непонятно откуда.

— Расскажешь ему про это?

Это немного отрезвляет. Тряхнув своими куриными мозгами, открываю глаза.

Я не собираюсь пускаться в долгие объяснения того, почему не собираюсь рассказывать об ЭТОМ кому-то, кроме Аньки.

Барков смотрит на меня, сжав челюсти.

— Об этом? — пытаюсь вырваться из его рук. — О чем тут рассказывать?

— Напомнить? — сильнее стискивает он мою талию.

— В отличии от тебя, он знает, что в поцелуе участвуют двое!

Кажется впервые в жизни мне удалось лишить его самообладания!

— В… смысле? — спрашивает, прищурившись.

Мой опыт с парнями такой, что из него с трудом можно составить какие-нибудь рейтинги. Тем не менее, я с удовольствием сообщаю:

— В прямом! Потренируйся на помидорах. Мне нравится, когда меня целуют, а не когда… жрут…

Его лицо каменеет.

Упрямо смотрю в его глаза.

— Допустим… — тянет он мрачно.

Кусаю губу, безумно довольная собой. Я хотела его обидеть… но я ведь не шучу! Он целуется, как бульдозер.

Дверь подъезда распахивается, и оттуда появляется хозяин заводов, газет и пароходов.

Ник разжимает руки, оборачиваясь вслед за ним.

— Поехали, — отрывисто велит Барков-старший, направляясь к машине и даже на нас не взглянув.

Вид у него совсем не радостный. Это вселяет огромный оптимизм.

— Ключи, — говорю, отскочив подальше.

Мне нужно собраться с мыслями.

Все та же красная лампочка внутри меня бьет тревогу и к ней присоединилась сигнализация.

Я не могу пустить его в свое сердце. Уже сейчас я понимаю, что тогда мне конец…

— Заеду за тобой завтра, — лезет он в карман. — Часов в одиннадцать.

Достав оттуда ключи, плавно бросает их мне.

— Я… — пячусь к двери, чувствуя стеснение в горле. — Не могу… я с тобой никуда не поеду…

— Позвоню тебе.

— Я не возьму, — мотаю головой.

Но он уже идет к своей машине.

Глава 14

— Вот это — Нине Павловне… — пихает мама палку какой-то экстравагантной колбасы в квадратный подарочный пакет.

Нина Павловна — это соседка с третьего. В ее однушке я провела множество часов

с первого по четвёртый класс. Она уже лет двадцать на пенсии, поэтому забирала меня из школы, когда мама не могла. Зато все наши с мамой выходные были посвящены мне одной. Ей никогда не было лень отдавать мне своё свободное время. Какой бы уставшей она не была. Как бы туго не шли наши дела, она ни разу в жизни на меня не накричала. И ни разу в жизни не сказала, что жалеет о том, что я у нее есть. И пусть у меня был только один родитель, но я купалась в любви. И сейчас купаюсь. Может поэтому мне всего в жизни хватает?

Убрав в сторону пакет, мама упирается ладонями в столешницу на нашей крошечной кухне и смотрит на маленькую гору премиальных мясных деликатесов перед собой. Смотрит так, будто хочет испепелить ее взглядом.

Это банально до уровня каких-нибудь дешевых анекдотов. Но впечатление быстро развеивается, если присмотреться к этой горе повнимательнее.

Черт.

Игорь Барков настоящие «грабли». Он притащил в наш дом эко-пакет с таким набором еды, которым не побрезговала бы даже Английская Королева. Это ужасно не романтично! Это вообще-то безвкусица, если уж на то пошло. Богатый мужчина должен дарить женщине бриллианты, а не… колбасы.

Замерев в дверном проеме, смотрю на напряженные плечи мамы. Она выглядит так, будто внутри у нее натянули пружину. Топает по полу тапком и постукивает пальцами по столу. На ее безымянном пальце нет кольца. Она сняла его еще в тот день, когда мы вернулись домой. Такое нельзя не заметить. Там было три здоровых бриллианта, и мне казалось, что носить его ей тяжело физически, но она все равно носила! Это было первое обручальное кольцо в ее жизни и оно было ей дорого, как и мужчина, который надел его на неё.

Все ее страхи я понимаю. Может она думает, что не понимаю? У нее будет ребенок. Ей тридцать восемь, и она… опять одна.

Кошусь на деда, сидящего за кухонным столом. Перелистывая газету, задумчиво почесывает за ухом Черного.

— Может мы и себе что-нибудь оставим? — спрашиваю осторожно.

Мама совершенно точно решила от всего этого избавиться, но черт… Я никогда не пробовала хамон. И он там двух видов. Один из утки, второй классический.

— Может быть, — отрезает она, продолжая терзать глазами всю эту… вкуснятину!

Похоже, мы тут все дремучий пролетариат, включая Баркова-старшего.

— Может я в деревню чего-нибудь возьму… — откашливается дед.

— Тебе нельзя, — топает она ногой.

— Ну…. раз в… жизни-то можно… — резонно замечает он.

— Делайте, что хотите… — вылетает она из кухни.

Два часа спустя раскладываю премиальную нарезку на деревянной подставке, захлебываясь слюной от запахов.

— Ольга, — зовет дед, расхаживая под запертой дверью ее комнаты. — А скатерть где?