Собственность мистера Кейва
Шрифт:
– Он был очень добрым мальчиком, – сказала она, улыбаясь тем шире, чем глубже грусть проникала в ее глаза.
– Да, – ответил я. – Бывал.
Она хихикнула.
– Я помню, он пришел ко мне в бунгало и спросил: «Бабушка, а зачем тебе все эти веточки в вазочках?» И я дала ему книгу полистать. Энди Голдсуорти. Помнишь? Ему понравились ледяные скульптуры. «Вот это класс! Как он это сделал?» Странно, да? Это же было всего пару месяцев назад. В воскресенье. Он просил после еды ириску, да? Ох, он так и не стал слишком взрослым для этих ирисок!
– Нет, – сказал я, изо всех сил пытаясь вспомнить то
Синтия весь вечер рассказывала байки и истории этого безвозвратно израсходовавшего себя мира. Я смеялся, кивал, поддакивал, но добавить мне было нечего. По правде говоря, я был слишком занят мыслями о тебе и молился, чтобы с тобой ничего не случилось.
Мои молитвы были услышаны. Ты вернулась без пяти пять, одна, в целости и сохранности, ненавидя меня ни больше ни меньше, чем когда уходила.
– Мы с твоим отцом неплохо поболтали, да, Теренс? – сказала Синтия, встретив тебя в прихожей.
– Да, – сказал я. – Неплохо.
Синтия вытаращила глаза и закивала, излишне активно подтверждая мои слова.
Ты, к бабушкиному удовольствию, улыбнулась.
– О, – сказала ты. – Хорошо. Я рада.
Кажется, больше ничего.
Потом ты неспешно пошла наверх, прочь от нас, а Синтия все шептала, безуспешно пытаясь все уладить.
– Видишь, волноваться не о чем. Все с ней в порядке. Она сама вернется в лоно семьи. Давай, Теренс, будь умницей. Иди-ка завари нам чаю.
Если ты всегда была мечта, а не ребенок, то Рубен был темным ночным сновидением, не поддающимся осмыслению. Я изо всех сил пытался посоревноваться с Синтией по количеству историй, отчасти и потому, что Рубен никогда меня близко не подпускал. Я старательно собирал возможные подсказки, кусочки вещественных доказательств, никогда не дававших мне полной картины – короткие отзывы учителей, невнятные односложные слова, исходившие из недр его горла, звук его шагов из комнаты, друзья, которых он навещал, но о которых никогда не рассказывал. Хотя бывали моменты, когда мне удавалось понять, что у него в голове. Один случай я помню очень хорошо. Когда же это произошло?
Ты готовилась к школьному концерту, так что тебя дома не было. Получается, была среда, так? Да. Помнится, это случилось за неделю до вашего четырнадцатилетия. Да. Точно. Остальные подробности я помню намного лучше.
Я сидел в магазине, догадываясь о присутствии Рубена только по звукам. Вот щелкнул его ключ, вот тихо хлопнула, закрываясь за ним, входная дверь. Помню, именно тогда я спросил: «Как прошел день?», ну или что-то такое же незначительное. Он не ответил. Обычное дело. Видимо, он находился где-то в своем мире. Ну или просто меня игнорировал. В общем, что бы там ни было, я не придал значения. У меня был свой кошмар, я пытался отреставрировать бюро. Спустя какое-то время я услышал его шаги, он вышел из комнаты и пошел в ванную, а потом до меня донесся звук льющейся воды. Он открыл кран на полную.
Я оставил бюро и пошел наверх. И остановившись у двери, услышал кроме воды кое-что еще.
Как объяснить. Шум.
Что-то вроде стона. Он звучал как быстрое тяжелое дыхание с неким призвуком. Теперь, задним числом, я понимаю, что надо было заходить сразу. Но я не стал. Должен сказать, мое бездействие было не родительской заторможенностью,
И только когда он начал выразительно подвывать, я решил вмешаться.
– Рубен? Что ты там делаешь?
Он не слышал. Точнее, не ответил. Вода шумела, так что я повторил громче.
– Рубен? Тебе правда нужно столько воды?
Теперь, подойдя поближе, я понял, что эти звуки выражали боль, а не наслаждение.
Он закрыл кран. Я слышал его тяжелое дыхание.
– Пап… – сказал он. – Я просто… Я… Я не…
В его голосе звучали боль и паника. Я нажал на дверь. Он ее не запер. Может, забыл. А может, подсознательно хотел, чтобы так произошло. Чтоб я распахнул дверь и увидел то, что увидел, и вижу до сих пор, словно все случилось секунду назад.
Твой брат стоял перед зеркалом и глядел на мена полными ужаса распахнутыми глазами. Я не сразу заметил, что в раковине что-то лежит. Но я увидел кровь. Она текла из глубокой блестящей раны на его левой щеке.
– Господи, Рубен, что ты делаешь?
Он не отвечал. Я думаю, ему было стыдно, но все нужные мне улики лежали в раковине. Там была его зубная щетка с розовой от крови щетиной.
– Это ты сделал?
Я снова посмотрел на рану и понял, откуда она взялась. Он пытался счистить свое родимое пятно. Он все это время стоял и сдирал щеткой кожу.
– Рубен, – я смягчил голос. – Рубен, зачем ты…
Стыд, боль, текущая кровь обессилили его. Он побледнел и зашатался, словно вот-вот потеряет сознание. Я быстро подхватил его.
Я осмотрел его рану. Заклеил щеку пластырем. Дал ему парацетамол.
– Не хочу, чтобы Брайони узнала, – сказал он.
– Я ей не скажу, – ответил я. – Скажем ей, что ты поранился, когда играл в регби.
– Я не играю в регби.
– Ну в футбол.
(Ты ведь так и не поверила? Зато теперь ты хотя бы знаешь, что это не Рубен соврал.)
Конечно, я спросил его, зачем он это сделал, но ответа так и не получил.
Я утешил его, по-отцовски традиционно, и самонадеянно решил, что ему стало немного легче. На самом деле он, видимо, просто хотел как можно скорее уйти из ванной и от своего любопытного родителя.
Я остался смывать последние следы крови с щетки.
Даже когда все закончилось, я не закрывал кран, и мне было плевать на расход воды, и какое-то странное облегчение приносил шипящий звук, с которым она лилась на белые щетинки и дальше в слив.
Давай, Теренс! Выбирайся из этих зыбучих песков, пока не увяз окончательно.
Эпизод следующий: Синтия и ее ужин в ресторане.
Да. Ты не пошла с нами, помнишь?
– Брайони! – позвал я. – Брайони, бабушка пришла. Ты готова?
Синтия стояла у зеркала, поправляя пальцами свои свежеокрашенные черные волосы, принимая разнообразные театральные позы.
– Лиз Тейлор отдыхает, – произнесла она.
Я снова позвал тебя.
– Брайони? Брайони!
– Теренс, она что, тебе не сказала?