Собственность Шерхана
Шрифт:
— Ее кормят из бутылочки, но неонатолог разрешил приложить к груди.
— Из бутылочки? — я подняла глаза на девушку.
— Ну да, — кивнула она, — ваша торопыжка сосать ещё не умеет. Но попробовать стоит. Остальное все врач расскажет, на обходе.
Я не умела, не знала, что делать. Я же держу ее двумя руками, как кормить? Отпустить было боязно, я никак не могла придумать, как перехватить ее надёжнее, чтобы освободить руку. Посмотрела беспомощно на медсестру, она хмыкнула, отодвинула край у сорочки, чуть сжала сосок и подвинула мою руку с головой малышки на встречу. Так, что
Я замерла. Это было так странно, так необычно. Ее рот был влажный, теплый. Дочь чуть сморщилась, я испугалась, что прижала ее слишком тесно, что она сейчас задохнётся или расплачется. Я не хотела, чтобы она плакала при виде меня. Но дитя, точно зная лучше, что делать, обхватила губами сосок и сделала несколько движений. У меня от них мурашки по всему телу разбежались, это нельзя было сравнить ни с чем, что я испытывала раньше. Одновременно интимно и сокровенно.
Дочь открыла глаза, посмотрела на меня внимательно, так серьезно, точно ей было не несколько часов от роду. Точно она уже многое в жизни повидала. Глаза у нее были голубые, светлые. Бабушкины.
— Спасибо, — прошептала я ей, — спасибо, что ты выбрала меня.
Через пару минут дочь уснула. Сосок так и остался у нее во рту, но сил сосать больше не нашлось, да и молока у меня не было. Я разглядывала ее, тонкие светлые волоски бровей, гладкая, нежная кожа. Провела пальцами осторожно, боясь нарушить покой. Но она не проснулась, таким крепким был младенческий сон. Так я и просидела весь отведенный нам час, не шевелясь даже, и глаз с нее не сводила.
Теперь я точно знала, что такое любовь. Это когда смотришь на свое дитя, и слов нет хватает, чтобы сказать, что ты сейчас испытываешь. Будто в жизни смысл появился только сейчас, настоящий самый.
Медсестра пришла забирать ее до обидного быстро, мне не хотелось расставаться с дочерью, но пришлось.
— Не переживайте, завтра снова принесем, — пожалела она меня, — как придёт молозиво, нужно будет сцеживаться для кормления.
Дочку унесли. Я смотрела в спину медсестре, пока она не скрылась за дверями. В который раз собралась заплакать, но не успела. Следом за ней в палату заглянула санитарка.
— Это тут, что ли, Вяземская? Вам папаша ваш вещей передал. Жить, похоже, тут собираетесь, — проворчала она, а потом начала заносить пакеты.
Их было много, так много, что я сбилась со счета. Кажется, Имран скупил с полок все, до чего смог дотянуться. Там были и детские вещи, и моя новая одежда, и целый пакет всякой среди, и даже погремушка, судя по виду, из настоящего серебра, лёгкая, ажурная, с изображением ангела. Я покрутила ее в руках, потрясла, вслушиваясь в мелодичный звук и рассмеялась.
Кто бы мог подумать, что из сурового Шерхана выйдет такой сумасшедший папаша.
Глава 19
Шерхан
Я сначала не поверил. При Белоснежке бочку катить не стал, имею уважение к детородному процессу, сам недавно видел, как из человека человек вылазит — я бы умер.
Белоснежку на каталке отвезли
— Вяземская? — переспросила женщина, дежурящая на складе младенцев. — Её ребёнок пока в реанимации.
Слово реанимация меня до ужаса напугало, глаза округлил.
— Умирает???
Женщина снисходительно головой покачала.
— Маленькая она у вас, пусть и здоровая совершенно. Так всем будет спокойнее, там реаниматолог дежурит, и кислород всегда под рукой. Да куда вы, не пустят вас в жженых штанах!
Я совсем забыл о том, что и правда одна штанина местами сгорела, а под ней зудят, наливаются болью свежие ожоги. До того ли, когда вдруг новый человек родился?
К счастью, у меня много денег и сногсшибательная улыбка — женщина не устояла. Бахилы мне выдала, халат, шапочку и даже перчатки. А главное, объяснила как до реанимации добраться. В ней и правда был врач, тот самый, что нашего ребёнка, язык не поворачивается сказать дочку, унёс.
— Ну, нельзя, — устало сказал он. — Не пущу.
— По-братски давай, — попросил я. — Не каждый же день дети рождаются, у меня вот первый раз.
Наконец, сговорились на том, что в реанимацию меня не пустят, но ребёнка на минутку выкатят — чтобы посмотрел. И выкатили, в эдакой тележке на колёсиках. Малыш лежит, спеленутый, как поленце, мордочка крохотная, а главное — смотрит куда-то. Задумчиво так, и не поверишь, что ещё ни хрена не соображает.
— Минута, — напомнил врач.
На руки сам я брать боялся. Поглядел и так, и эдак. Увидел аккуратно подоткнутый край пелёнки, потянул за него и ребёнка размотал. И поразился. Ребёнок был настолько же прекрасен, насколько ужасен. Я думал, младенцы пухлые, как на картинках и открытках, но нет. Ножки- ручки тоненькие, ребёнок ими сразу стал размахивать. Красные. Венки все под кожей видно, а кожа такая тонкая-тонкая, кажется, одно неосторожное движение и порвётся.
— Ты это, — попросил я ребёнка. — Маши-то поаккуратнее руками, сама себе больно сделаешь!
Подгузник огромный, чуть не до груди. С ним просто — отогнул липучки, чуть потянул и увидел. И убедился. Точно девочка. Маленькая такая, крохотная, что дыхание перехватывает. И уже явно сердитая на меня. Наверное обиделась, что я мальчика хотел. А я на неё смотрю и сердце бьётся где-то в ушах, кроме его стука ничего не слышу. И как-то неважно кажется вдруг, что совсем не джигит у меня, а такая вот мелкая, вся в Белоснежку, девочка.
— Ладно уж, — разрешил я. — Будь уж девочкой, раз так получилось.
Попытался замотать ребёнка обратно, не вышло, мелкая рассердилась на меня ещё сильнее и заплакала.
— Осторожнее, — попросил я. — И не ори громко так, откуда силы-то берутся? Ничего, вот откормлю твою мамку, станет толстая, молока будет много, и ты у меня тоже потолстеешь.
Малышку сразу же забрали, и так одиноко стало, холодно. Хочу эту малявку домой, понял я. Чтобы ночами верещала, не давала спать, я бы научился её на руки брать, и носил бы. И дом бы ей показал, и кабинет свой, и алабая, что ночами бегал по участку и на луну выл, и в ресторан бы отвёз…