Сочинение на вольную тему
Шрифт:
Ей хочется выпить… За всю жизнь, может, полчарки и взяла на душу. Пригубила чарку, сидит, ест с ним, разговаривает. Но дивно другое: Миша две стограммовки выпил — и все. Встал из-за стола, а бутылку оставил. Это если б кто сказал, не поверили бы… А тут — своими глазами…
Вопщетки, потом она взяла его и поехали в район, в универсальный магазин наведаться решили. Примерили ему костюм, ботинки. Потянула она его в отдел, где все детское: давай выберем костюмчик. «А как же, Миша, он же в школу собрался, а это такой праздник!» Это она про его сына.
Вернулись домой, она опять же — собрала узел, гостинцев и отправляет: «Сходи, Миша, отнеси. Своими глазами увидишь, может, еще что надо». — «Так, может, сходим вместе?» — хотел он взять ее с собой. Сомневался в себе, как там все обернется. Но она не поддалась: «Что ты, Миша, как же я пойду…» Оделся он, обулся и пошел. Вернулся под вечер и тут уж сам попросил выпить. А за столом признался Наде, что и там была бутылка, да он не принял. И вон уже двоих хлопчиков нашли с Надей, и хорошо, а ты, вопщетки, говоришь…
— Меня этим не купишь. И нечего ей озираться на меня. Пускай на своего Галузу озирается.
— Это который, Степанов?
— Нет, Костиков.
— Батька ж маленький совсем, из-за мотоцикла не видать.
— И сынок такой. Но отличник.
— Гляди ты… Значит, нет на него надёжи?
— А какая тут надёжа нужна. Кончит он свои десять, уедет, поступит — и все.
— И куда надумала поступать?
— В институт культуры.
— А что это такое?
— Ну, песни, танцы, самодеятельность разная.
— Так это ж интересно. Хотя и смелость нужна на люди выходить.
— У нее за этим дело не встанет, — Валера усмехнулся. — Уже теперь начала готовиться к экзаменам. И поделила: с Галузой — историю, со мной — литературу, сочинение.
— А ты хотел бы, чтоб и историю с тобой?
— Со мной? Они же в десятом, а я только в девятом…
— Серьезная девка.
— А то не серьезная, — и Валера решительно дернул плечом вверх, дав понять, что разговор несколько затянулся.
— Вопщетки, я бы тебе посоветовал начать носить сумку на левом плече, — неожиданно предложил Игнат Степанович. — Ты носишь на правом и все подбиваешь и подбиваешь вверх. И сам скривился направо, и плечо стало дергаться.
Валера взглянул на него, усмехнулся:
— Ничего, выпрямлюсь.
Дорога подходила к Липнице. Простучала по бетонному мосту, перекинутому через мелиоративный канал. Мост глухо вторил их шагам. Седая холодная вода стремительно неслась по прямому трехметровому желобу.
Игнат Степанович замедлил шаг, сказал задумчиво:
— Вопщетки, только дурни могут думать, что где-то есть что-то такое, что не имело бы своего имени. По правде все иначе. Уж коли оно есть, то как же без имени, а?
Валера вскинул удивленные глаза. А шли они как раз по той земле, где когда-то, еще до колхозов, стоял двор Игната Степановича. Но
— Как я думаю, это ж еще на твоих глазах вон там, немного не доходя до канавы, стоял дуб, — сказал Игнат Степанович, качнув головой вправо: там, горбясь красновато-черной землей, вдоль дороги тянулся высокий берег канала. Сказал и поймал себя на том, что показал немного не туда: дуб стоял против развилки дороги, а до развилки они еще не дошли.
— Ага, — оживленно подхватил Валера. — Я тогда во второй класс ходил. Помню, сидим на уроке, а Павел Никифорович рассказывает про свое партизанство, как они ходили взрывать мосты… Он, оказывается, подрывником был. Вошел в самый раж. Рассказывает и показывает, как они тихонько подползли к мосту, сняли часовых, подложили тол… Мы все притихли, рты пораскрывали, и вдруг как бабахнет, аж стекла заходили. Мы и поприседали за партами, а Коля Цедрик шепчет:
«Во, еще один!»
«Так тут же мостов близко нет», — усомнился кто-то.
«Как нет? А около леса!» — напомнил Коля.
«Так он же маленький!»
«Ну и что, что маленький…»
Шепчемся и поглядываем на Павла Никифоровича. И никому в голову не приходит, что это никакая не война, что она была вон когда… А Павел Никифорович и сам ничего не поймет. Говорит: «Наверно, самолет пролетел». Пришли домой и только тогда узнали: мелиораторы пень того дуба взорвали. Потом два дня тракторами корни выдирали.
— Диво, что такой дуб был! Трое мужчин брались за руки, и только так можно было обхватить. Хведорков Адась с брательником два дня шаркали пилой, пока свалили. Вопщетки, до войны и в войну вокруг него рос березняк. И не молодой уже был, а дуб стоял над ним, как голова над плечами. Даже темной ночью, бывало, выйдешь на край поселка, приглядишься, и видна эта голова.
— А кто сегодня скажет, что там дуб стоял! — Валера повел глазами в ту сторону, куда показал Игнат Степанович.
— Ага, — словно обрадовался Игнат Степанович. — Там и елки были, и сосны. А поле шло полосой меж дорогой и лесом… Камнем можно было докинуть из конца в конец борозды…
Что-то похожее на грустную улыбку появилось на его лице. Валера заметил это, но промолчал. Любят эти старики копаться в прошлом, как вепрь в муравейнике. Залезет так, что и самого не видно, только труха летит вверх.
Игнат Степанович мерил дорогу дальше и тоже молчал. Однако улыбка не сходила с его лица.
Подошли к старой, скособоченной пуне, которая ждала своей очереди, чтобы кто-нибудь разобрал на дрова. Свернули вправо — и увидели Ольку. Она стояла, прислонившись спиной к темным, потрескавшимся бревнам и повернув голову в их сторону. Валера невольно дернул правым плечом.
— Вы все равно как заговорщики какие, — произнесла Олька, оттолкнувшись от стены и пристраиваясь идти рядом с ними. Ростом она была чуть ниже Валеры, ступала упруго и легко, будто пританцовывала, будто и не отмахала пять километров от школы. В ней было что-то от проказливой дикой козы.