Сочинения Козьмы Пруткова
Шрифт:
В этом направлении написан мною и «Спор древних греческих философов об изящном». Как же ты, фельетонист, уверяешь, будто для него «нет образца в современной литературе»? Я, твердый в своем направлении, как кремень, не мог бы и написать этот «Спор», если бы не видел для него «образца в современной литературе»!.. Тебе показалась устарелою форма этого «Спора»; и тут не так! Форма самая обыкновенная, разговорная, драматическая, вполне соответствующая этому, истинно драматическому, моему созданию!.. Да и где ты видел, чтобы драматические произведения были написаны не в разговорной форме?!
Затем ты, подобно другим, приписываешь, кажется, моему перу и «Гномов» и прочие «Сцены из обыденной жизни»? [2] О, это жестокая ошибка! Ты вчитайся в оглавление, вникни в мои произведения и тогда поймешь, как дважды два четыре: что в «Ералаши» мое и что не мое!..
Послушай, фельетонист! — я вижу по твоему слогу, что ты еще новичок в литературе; однако ты уже успел набить себе руку; это хорошо! Теперь тебе надо добиваться славы; слава тешит человека!.. Слава, говорят, «дым»; но это неправда! Ты не верь этому, фельетонист! — Итак, во имя литературной твоей славы, прошу тебя: не называй вперед моих произведений пародиями! Иначе я тоже стану уверять, что все твои фельетоны не что иное, как пародии; ибо они как две капли воды похожи на все прочие газетные фельетоны!
Между моими произведениями, напротив, не только нет пародий, но даже не всё подражание; а есть настоящие, неподдельные и крупные самородки!.. Вот ты так пародируешь меня, и очень неудачно! Напр., ты говоришь: «Пародия должна быть направлена против чего-нибудь, имеющего более или менее (!) серьезный смысл; иначе она будет пустою забавою». Да это прямо
В написанном небрежно всегда будет много недосказанного, неконченого (d'inacheve).
Твой доброжелатель
Козьма Прутков.
[1] Письмо это было напечатано в журнале Современник», 1854 г.
[2] Под этими заглавиями были помещены в «Современнике» чужие, т.е. не мои, хотя также очень хорошие произведения, на страницах «Ералаши». Смешивать эти произведения с моими могут только люди, не имеющие никакого вкуса и ничего не понимающие! Примечание К. Пруткова.
Мой портрет
Когда в толпе ты встретишь человека, Который наг; [1] Чей лоб мрачней туманного Казбека, Неровен шаг; Кого власы подъяты в беспорядке; Кто, вопия, Всегда дрожит в нервическом припадке,— Знай: это я! Кого язвят со злостью вечно новой, Из рода в род; С кого толпа венец его лавровый Безумно рвет; Кто ни пред кем спины не клонит гибкой,— Знай: это я!.. В моих устах спокойная улыбка, В груди — змея![1] Вариант: «На коем фрак». Примечание К. Пруткова.
Незабудки и запятки
Басня
Трясясь Пахомыч на запятках, Пук незабудок вез с собой; Мозоли натерев на пятках, Лечил их дома камфарой. Читатель! в басне сей, откинув незабудки, Здесь помещенные для шутки, Ты только это заключи: Коль будут у тебя мозоли, То, чтоб избавиться от боли, Ты, как Пахомыч наш, их камфарой лечи.Честолюбие
Дайте силу мне Самсона; Дайте мне Сократов ум; Дайте легкие Клеона, Оглашавшие форум; Цицерона красноречье, Ювеналовскую злость, И Эзопово увечье, И магическую трость! Дайте бочку Диогена; Ганнибалов острый меч, Что за славу Карфагена Столько вый отсек от плеч! Дайте мне ступню Психеи, Сапфы женственный стишок, И Аспазьины затеи, И Венерин поясок! Дайте череп мне Сенеки; Дайте мне Вергильев стих,— Затряслись бы человеки От глаголов уст моих! Я бы, с мужеством Ликурга, Озираяся кругом, Стогны все Санктпетербурга Потрясал своим стихом! Для значения инова Я исхитил бы из тьмы Имя славное Пруткова, Имя громкое Козьмы!Кондуктор и тарантул
Басня
В горах Гишпании тяжелый экипаж С кондуктором отправился в вояж. Гишпанка, севши в нем, немедленно заснула; А муж ее меж тем, увидя тарантула, Вскричал: «Кондуктор, стой! Приди скорей! ах, боже мой!» На крик кондуктор поспешает И[1] Издержки, расходы (от франц. d’epensesj).
Поездка в Кронштадт
Посвящено сослуживцу моему по министерству финансов, г. Бенедиктову.
Пароход летит стрелою, Грозно мелет волны в прах И, дымя своей трубою, Режет след в седых волнах.Пена клубом. Пар клокочет. Брызги перлами летят. У руля матрос хлопочет. Мачты в воздухе торчат.Вот находит туча с юга, Все чернее и черней... Хоть страшна на суше вьюга, Но в морях еще страшней!Гром гремит, и молньи блещут... Мачты гнутся, слышен треск... Волны сильно в судно хлещут... Крики, шум, и вопль, и плеск!На носу один стою я[1], И стою я, как утес. Морю песни в честь пою я, И пою я не без слез.Море с ревом ломит судно. Волны пенятся кругом. Но и судну плыть нетрудно С Архимедовым винтом.Вот оно уж близко к цели. Вижу,— дух мой объял страх! — Ближний след наш еле-еле, Еле видится в волнах...А о дальнем и помину, И помину даже нет; Только водную равнину, Только бури вижу след!..Так подчас и в нашем мире: Жил, писал поэт иной, Звучный стих ковал на лире И — исчез в волне мирской!..Я мечтал. Но смолкла буря; В бухте стал наш пароход. Мрачно голову понуря, Зря на суетный народ:«Так,— подумал я,— на свете Меркнет светлый славы путь; Ах, ужель я тоже в Лете Утону когда-нибудь?!»[1] Здесь, конечно, разумеется, нос парохода, а не поэта, читатель сам мог бы догадаться об этом. Примечание К. Пруткова,
Мое вдохновение
Гуляю ль один я по Летнему саду [1], В компанье ль с друзьями по парку хожу, В тени ли березы плакучей присяду, На небо ли молча с улыбкой гляжу — Все дума за думой в главе неисходно, Одна за другою докучной чредой, И воле в противность и с сердцем несходно, Теснятся, как мошки над теплой водой! И, тяжко страдая душой безутешной, Не в силах смотреть я на свет и людей: Мне свет представляется тьмою кромешной; А смертный — как мрачный, лукавый злодей! И с сердцем незлобным и с сердцем смиренным, Покорствуя думам, я делаюсь горд; И бью всех и раню стихом вдохновенным, Как древний Атилла, вождь дерзостных орд... И кажется мне, что тогда я главою Всех выше, всех мощью духовной сильней, И кружится мир под моею пятою, И делаюсь я все мрачней и мрачней!.. И, злобы исполнясь, как грозная туча, Стихами я вдруг над толпою прольюсь: И горе подпавшим под стих мой могучий! Над воплем страданья я дико смеюсь.