Сочинения Козьмы Пруткова

Прутков Козьма Петрович

Древний пластический грек

Люблю тебя, дева, когда золотистый И солнцем облитый ты держишь лимон,  И юноши зрю подбородок пушистый Меж листьев аканфа и белых колонн.Красивой хламиды тяжелые складки Упали одна за другой...  Так в улье шумящем вкруг раненой матки Снует озабоченный рой.

Помещик и садовник

Басня

Помещику однажды в воскресенье Поднес презент его сосед. То было некое растенье, Какого, кажется, в Европе даже нет.  Помещик посадил его в оранжерею; Но как он сам не занимался его (Он делом занят был другим: Вязал набрюшники родным), То раз садовника к себе он призывает И говорит ему: «Ефим!  Блюди особенно ты за растеньем сим; Пусть

хорошенько прозябает». Зима настала между тем. Помещик о своем растенье вспоминает И так Ефима вопрошает:  «Что? хорошо ль растенье прозябает?» «Изрядно,— тот в ответ,— прозябло уж совсем!»Пусть всяк садовника такого нанимает, Который понимает,  Что значит слово «прозябает».

Безвыходное положение

г. Аполлону Григорьеву, по поводу статей его в «Москвитянине»

1850-х годов [1]

Толпой огромною стеснилися в мой ум Разнообразные, удачные сюжеты, С завязкой сложною, с анализом души И с патетичною, загадочной развязкой. Я думал в «мировой поэме» их развить, В большом, посредственном иль в маленьком масштабе.  И уж составил план. И к миросозерцанью  Высокому свой ум стараясь приучить, Без задней мысли, я к простому пониманью  Обыденных основ стремился всей душой. Но, верный новому в словесности ученью, Другим последуя, я навсегда отверг: И личности протест, и разочарованье, Теперь дешевое, и модный наш дендизм, И без основ борьбу, страданья без исхода, И антипатии болезненной причуды! А чтоб не впасть в абсурд, изгнал экстравагантность.  Очистив главную творения идею  От ей несвойственных и пошлых положений,  Уж разменявшихся на мелочь в наше время, Я отстранил и фальшь и даже форсировку И долго изучал без устали, с упорством Свое, в изгибах разных, внутреннее «Я». Затем, в канву избравши фабулу простую, Я взгляд установил, чтоб мертвой копировкой Явлений жизненных действительности грустной Наносный не внести в поэму элемент. И технике пустой не слишком предаваясь, Я тщился разъяснить творения процесс И «слово новое» сказать в своем созданье!..С задатком опытной практичности житейской, С запасом творческих и правильных начал,  С избытком сил души и выстраданных чувств,  На данные свои взирая объективно,  Задумал типы я и идеал создал; Изгнал все частное и индивидуальность; И очертил свой путь, и лица обобщил; И прямо, кажется, к предмету я отнесся;  И, поэтичнее его развить хотев,  Характеры свои зараней обусловил;  Но разложенья вдруг нечаянный момент  Настиг мой славный план, и я вотще стараюсь Хоть точку в сей беде исходную найти!

[1] В этом стихотворном письме К. Прутков отдает добросовестный отчет в безуспешности приложения теории литературного творчества, настойчиво проповеданной г. Аполлоном Григорьевым в «Москвитянине».

В альбом красивой чужестранке

Написано в Москве

Вокруг тебя очарованье. Ты бесподобна. Ты мила. Ты силой чудной обаянья  К себе поэта привлекла. Но он любить тебя не может: Ты родилась в чужом краю,  И он охулки не положит, Любя тебя, на честь свою.

Стан и голос

Басня

Хороший стан, чем голос звучный, Иметь приятней во сто крат. Вам это пояснить я басней рад.Какой-то становой, собой довольно тучный,  Надевши ваточный халат, Присел к открытому окошку И молча начал гладить кошку.  Вдруг голос горлицы внезапно услыхал...  «Ах, если б голосом твоим я обладал,—  Так молвил пристав,— я б у тещи Приятно пел в тенистой роще  И сродников своих пленял и услаждал!»  А горлица на то головкой покачала И становому так, воркуя, отвечала: «А я твоей завидую судьбе: Мне голос дан, а стан тебе».

Осады Памбы

Романсеро, с испанского

Девять лет дон Педро Гомец, По прозванью Лев Кастильи, Осаждает замок Памбу,  Молоком одним питаясь.  И все войско дона Педра, Девять тысяч кастильянцев, Все, по данному обету,  Не касаются мясного, Ниже хлеба не снедают; Пьют одно лишь молоко. Всякий день они слабеют,  Силы тратя по-пустому. Всякий день дон Педро Гомец О

своем бессилье плачет, Закрываясь епанчою. Настает уж год десятый. Злые мавры торжествуют; А от войска дона Педра  Налицо едва осталось Девятнадцать человек. Их собрал дон Педро Гомец И сказал им: «Девятнадцать!  Разовьем свои знамена, В трубы громкие взыграем И, ударивши в литавры,  Прочь от Памбы мы отступим  Без стыда и без боязни. Хоть мы крепости не взяли, Но поклясться можем смело  Перед совестью и честью: Не нарушили ни разу  Нами данного обета,— Целых девять лет не ели,  Ничего не ели ровно, Кроме только молока!» Ободренные сей речью, Девятнадцать кастильянцев, Все, качаяся на седлах, В голос слабо закричали:  «Sancto Jago Compostello![1] Честь и слава дону Педру, Честь и слава Льву Кастильи!» А каплан его Диего Так сказал себе сквозь зубы: «Если б я был полководцем, Я б обет дал есть лишь мясо, Запивая сантуринским». И, услышав то, дон Педро Произнес со громким смехом: «Подарить ему барана; Он изрядно подшутил».

[1] Святой Иаков Компостельский! (исп.)

Эпиграмма № 11

Раз архитектор с птичницей спознался. И что ж? — в их детище смешались две натуры  Сын архитектора — он строить покушался, Потомок птичницы — он строил только «куры».

Доблестные студиозусы

Как будто из Гейне

Фриц Вагнер, студьозус из Иены, Из Бонна Иеронимус Кох Вошли в кабинет мой с азартом,  Вошли, не очистив сапог.«Здорово, наш старый товарищ! Реши поскорее наш спор: Кто доблестней: Кох или Вагнер?» —  Спросили с бряцанием шпор.«Друзья! вас и в Иене и в Бонне Давно уже я оценил.  Кох логике славно учился,  А Вагнер искусно чертил».Ответом моим недовольны: «Решай поскорее наш спор!» —  Они повторили с азартом И с тем же бряцанием шпор.Я комнату взглядом окинул И, будто узором прельщен, «Мне нравятся очень... обои!» —  Сказал им и выбежал вон.Понять моего каламбура Из них ни единый не мог,  И долго стояли в раздумье  Студьозусы Вагнер и Кох.

Шея

Моему сослуживцу г. Бенедиктову

Шея девы — наслажденье; Шея — снег, змея, нарцисс; Шея — ввысь порой стремленье; Шея — склон порою вниз. Шея — лебедь, шея — пава, Шея — нежный стебелек; Шея — радость, гордость, слава; Шея — мрамора кусок!.. Кто тебя, драгая шея, Мощной дланью обоймет? Кто тебя, дыханьем грея,  Поцелуем пропечет? Кто тебя, крутая выя,  До косы от самых плеч, В дни июля огневые Будет с зоркостью беречь: Чтоб от солнца, в зной палящий; Не покрыл тебя загар; Чтоб поверхностью блестящей  Не пленился злой комар; Чтоб черна от черной пыли Ты не сделалась сама;  Чтоб тебя не иссушили Грусть, и ветры, и зима?!

Помещик и трава

Басня

На родину со службы воротясь,  Помещик молодой, любя во всем успехи,  Собрал своих крестьян: «Друзья, меж нами связь — Залог утехи;  Пойдемте же мои осматривать поля!» И, преданность крестьян сей речью воспаля, Пошел он с ними крупно. Что ж здесь мое?» — «Да все,— ответил голова.— Вот Тимофеева трава...» «Мошенник! — тот вскричал,— ты поступил преступно! Корысть мне недоступна; Чужого не ищу; люблю свои права!  Мою траву отдать, конечно, пожалею;  Но эту возвратить немедля Тимофею!»Оказия сия, по мне, уж не нова. Антонов есть огонь, но нет того закону, Чтобы всегда огонь принадлежал Антону.