Сочинения в 2 т. Том 1

Северов Петр Федорович

Увлеченный рассказом о «таинствах» процесса в сталеплавильных печах, о том, как, освобождаясь от углерода, от кремния, марганца, серы, фосфора и принимая добавки, придающие металлу заранее заданные свойства, чугун превращается в сталь, Иван Семенович бесстрашно приближался к открытым завалочным окнам, и нельзя было не поразиться его неторопливой, спокойной уверенности.

Он говорил о сложных химических превращениях, которые происходят в кипящем металле, сменяясь в определенной последовательности, и о цене минуты в подаче необходимых материалов, как и в соблюдении теплового режима, и почтительно

улыбался, называя по имени непреклонного, властного организатора, от которого зависел ритм этого исполинского труда: имя у него было очень простое — график.

Они прошли вдоль всего цеха через рабочие площадки сталеваров, и Макар не раз метался из стороны в сторону, опасаясь слепящего огня, и не смог удержаться — вскрикнул, когда перед ними из огромного наклоненного ковша в печь хлынул поток расплавленного металла и в плотном, продымленном сумраке цеха взлетели волшебным и страшным каскадом тысячи раскаленных звезд.

— Осторожность тут непременная требуется, — понимающе заметил Иван Семенович. — Верно пословица говорит: ползком, где низко, тишком, где склизко. Я у этих печей, ребята, не первый десяток лет, но, как видите, не осмалился.

Макар не отставал от мастера ни на шаг и, миновав какую-то узкую дверцу, неожиданно увидел над головой синюю и ласковую глубину неба. Он глубоко вздохнул всей грудью; ветер дул с моря, и в нем отчетливо слышался солоноватый и свежий привкус волны.

Только один шаг, и мир бурлящего металла уже остался позади. Но в те бесконечно долгие минуты, пока Макар шагал по пятам Боровлева сквозь летучие сполохи огня, ему не давало покоя томительное, наивное опасение, будто привычный, солнечный мир утерян окончательно и безнадежно.

Что теперь удивило его здесь, у запасного выхода из цеха, — странное поведение Ивана Семеновича: он кого-то высматривал за спиной Макара, и вид у него был обескураженный, изумленный. Макар невольно посторонился с присыпанной гравием дорожки, а мастер вернулся к двери и заглянул в цех.

— Где же они? — спросил он растерянно, скривившись, будто от нашатырного спирта. — Куда они девались, твои станичники?..

Теперь и Макар всполошился: были четверо его приятелей все время рядом, наступали друг другу на носки ботинок, стараясь не отстать от мастера, а куда исчезли без единого слова и без возгласа — не понять.

— Вот так история! — шумно вздохнул мастер. — Похоже, приятель, что лихие твои компаньоны… смылись? Значит, ехала кума не ведомо куда? А дорога-то им ведь не бесплатная! — тут мастер как будто невольно ругнулся еще разок и стал почему-то внимательно разглядывать Макара. — Хочу, брат, запомнить дорогие черты. Может, когда-нибудь где-нибудь встретимся?

— А я не сбегу, — сказал Макар. — Я постепенно пообвыкну.

Мастер недоверчиво усмехнулся.

— Так я и поверил! Все твои приятели пятки салом намазали и теперь, наверное, уже в порту!

— Я не вернусь в станицу, стыдно, — признался Макар.

— Там — стыдно, тут — страшно, вот и разберись, какая беда сильнее.

— Самое дрянное дело — это когда стыдно, — сказал Макар.

Почему-то мастеру понравилось такое заключение станичника, и, подумав немного, взглянув на часы, он решил:

— Погуляй на воздухе

до конца смены, да хорошенько поразмысли. После гудка я выгляну сюда, и, если не свидимся, что ж, значит, счастливого пути!

Мастер ушел, а Макар остался в узеньком закоулке между мартеновским цехом и какой-то подсобной мастерской, ходил вдоль закопченной каменной стены и думал. Было в этом цехе, прокаленном огнем, не только грозное и опасное; было и другое, волнующее, от чего легко и учащенно билось сердце и полнилось чувством, похожим на радость и на гордость.

Он испытал это чувство неожиданно и сильно в ту минуту, когда молодой сталевар с длинным металлическим стержнем в руках, весь в трепете летящих бликов и в брызгах огня, вдруг увидел их на краю своей рабочей площадки, пятерых новичков, и кивнул им, и улыбнулся.

Почему он улыбнулся? Что за радость была у него на душе? Именно в ту минуту Макар и подумал, что было бы ладно и здорово — стать рядом с этим парнем перед завалочным окном, чтобы тот сразу же понял, что прибыл надежный помощник, знающий и спокойный, — такой, какого он и ждал. Чутье подсказывало ему, что люди у этого большого и сурового дела должны быть по-особенному дружны, спаяны меж собой доверием, постоянно готовы к взаимовыручке. И еще он подумал в те минуты, что такое большое доверие меж людьми и такая сердечная сродненность не приходят сами по себе — их заслуживают.

Мастер возвратился не тотчас после гудка, — быть может, уже успел забыть о Макаре, но спохватился, вспомнил и выглянул из цеха ради любопытства.

— Э, братец, да ты, оказывается, не ушел?

— И не уйду, — решительно сказал Макар.

Боровлев почему-то был весел, пощипывал короткий жесткий ус и ухмылялся.

— Мне сейчас наши ребята рассказывали, как те, четверо твоих дружков, удирали от ковша, потеха!

Мельком Макар представил себе картину: движется гигантский ковш, полный кипящего чугуна, а от этой огнедышащей громадины бегут сломя голову, не зная куда спрятаться, четверо перепуганных парней.

— Кому потеха, — сказал он рассудительно, — а кому страсти, может, на всю жизнь!

Мастер смеялся, в обычно суровом лице его, — Макар это приметил, — проглянули добрые черточки, и оно словно бы посветлело.

— Ну, переполох! Там, понимаешь, бачок с питьевой водой стоял посреди площадки, так один из твоих станичников сбил его на бегу, а другой зафутболил метров на двадцать; между тем, вес в этом баке не меньше, чем пуд! Вот и представь себе, какой футбольный талантище пропадает: если он пудовым баком, вместо мяча, может любому вратарю пеналя пробить!

Что-то неприметно, почти неуловимо переменилось в мастере за очень короткое время: как будто ближе стал он и проще.

— А зовут тебя, паренек, Макаром? — спросил он уже дружелюбно. — Ладно, Макар, на сегодня с тебя довольно. Сейчас мы пройдем в общежитие наших молодых ребят, затребуем угол, койку, постель, навестим, конечно, и столовую — тебе с дороги-то, пожалуй, пора подзаправиться.

Они шли рядом асфальтовой дорожкой к проходной, и Макар не мог не подивиться тому, что Боровлева на заводе знали, наверное, сотни и сотни людей; он едва успевал отвечать на поклоны и на рукопожатия.