Сочинения в 2 т. Том 2
Шрифт:
— Здесь и конец моей дороге… Дальше идите сами. Не нужно ни уговаривать меня, ни ободрять. Так уж случилось, что в самом начале пути я выбыл из строя. Но вы еще сможете захватить лодку и уйти в Россию.
Матрос Спиридон Макаров, хмурый силач, с бицепсами, как манильский канат, медленно, тяжело опустился на камень:
— Что и говорить, Василий Михайлович… На такую стену и я, пожалуй, не взберусь.
— Ты силен, Макаров. Ты взберешься. Времени зря не теряйте, вы еще успеете уйти.
Со стороны берега донесся
— Совсем близко и, видно, по следу идут. Прошлой ночью, когда мы на сушилках рыбу искали, приметил я, что старые наши следы палочками кто-то отметил. Третьи сутки у этих скал мы топчемся, и чудно получается, что до сих пор они не обнаружили нас.
— Боятся, — уверенно сказал Васильев. — Знают, что не сдадимся.
Головнин повторял настойчиво:
— Торопитесь… Если вам удастся добраться до Охотска, а главное, от японского берега в море уйти, передайте там, в Охотске, что я нисколько не сожалел об этом своем шаге… Лучше здесь на скалах умереть, чем вечно в плену у самураев томиться.
— Они постараются взять вас живым, — сказал Макаров. — А это значит — опять плен. Может быть, и хуже…
Капитан покачал головой:
— Живым я не сдамся. Буду камнями отбиваться, им обязательно придется стрелять.
— Как же это получается, не по-нашему, не по-матросски, Василий Михайлович, — вмешался Шкаев. — Мы на утесе будем сидеть и наблюдать, как наш капитан, раненый, один против сотни самураев сражается? Нет, не годится ваше решение: вместе мы служили, вместе страдали и надеялись, вместе и помирать.
— Спасибо за дружбу, Михайло, но только и верность, и дружба не должны привести нас к общей беде. Я не в отчаянии, нет, обдуманно все это говорю: вы сможете еще уйти, а мне на этот утес все равно не подняться.
— Тогда и я останусь, — вздохнув, решительно выговорил Шкаев. — Без вас, без капитана, я дальше не пойду.
— Ты хочешь возвратиться в плен?
— Я тоже буду драться до последнего вздоха. Пускай убьют, это лучше плена.
— А легко ли мне будет знать, что Михайлу Шкаева убили из-за меня?
— Нет, вы будете думать иначе: убили потому, что хотел на родину возвратиться.
Хмурый Макаров неожиданно улыбнулся:
— Все-таки мы попробуем, Василий Михайлович! Попробуем взобраться на утес… Вы за мой кушак держитесь, он крепкий, выдержит.
— Руки твои не выдержат, Спиридон.
Макаров неторопливо засучил рваные рукава.
— Подкову когда-то разгибал… Вершковый прут железный, будто веревку, наматывал. И куда только сила девалась?.. Э, да что там раздумывать — выдержу!
Облава уже вплотную подходила к утесу. Подчиняясь воле товарищей, Головнин поднялся с камня и, осторожно ступая на раненую ногу, подошел вместе с Макаровым к отвесной базальтовой стене.
Они взбирались по руслу малого извилистого ручья. Веками вода растачивала
У верхней кромки утеса Головнину пришлось выпустить из рук кушак Макарова, иначе матрос не смог бы взобраться через выступ на вершину. Капитан вцепился в малое деревцо, выросшее в трещине под самой вершиной утеса, и поставил здоровую ногу на острую зазубрину камня. Последним огромным усилием Макаров перебросил свое тело через выступ… Он хотел подняться и подать капитану кушак, но оступился и упал на камень на самом краю обрыва. Головнин окликнул его, но матрос не отозвался — он потерял сознание.
Минуту и две капитан висел над обрывом, держась за малое деревцо. Камень под его ногой обломился и рухнул вниз, и только эта чахлая веточка ели теперь удерживала обессиленное тело капитана. Выпустить ветку из руки — и сразу конец мученической дороге. Он глянул вниз. Далеко, по крутому подножью утеса, медленно взбирались Васильев и Шкаев. Нет, выпустить ветку — значило бы погубить и товарищей. Их нужно предупредить, они успеют посторониться. Он крикнул, но матросы не услышали; распластавшись на камне, они продолжали ползти вверх.
— Я падаю… срываюсь! — повторил капитан, уже скользя руками по гибкому стволу деревца. Конечно же, Васильев и Шкаев не могли его услышать: это был не крик — хрипение. Но Макаров расслышал. Сквозь тяжкий сон, сквозь беспамятство к нему донесся хриплый шепот Головнина, и первое, что испытал матрос, было чувство жгучего страха: а что, если он не успеет прийти на помощь? Поднимаясь на четвереньки, будто неся на спине непосильную тяжесть, Макаров высунулся из-за кромки обрыва. Он понял: остались какие-то секунды: посиневшая рука Головнина еле удерживалась за наклоненное деревцо.
— Держитесь! — вскрикнул матрос. — Я иду…
Опустившись с обрыва, вися на локтях, он нащупал ногой маленький выступ камня у груди Головнина.
— Беритесь свободной рукой за кушак…
— Но камень шатается, он не удержит нас двоих…
— Беритесь покрепче — удержит!..
Теперь они оба повисли над обрывом, опираясь на малый выступ. Надолго, на всю жизнь, запомнились Головнину эти медлительные секунды: блеклая синь неба, низкое облако над утесом и терпкий, смолистый запах ели, которой коснулся он лицом… Силач Макаров выбрался на утес, тяжело упал на грудь и тут же стремительно обернулся, подхватил капитана под локоть. Долгое время они лежали рядом над краем обрыва. Очень далеко внизу, приближаясь к утесу, длинной разреженной цепью шли японские солдаты. Однако облава уже не была страшна: моряки знали, что взбираться на эту каменную стену солдаты не решатся.