Сочинения в 2 т. Том 2

Северов Петр Федорович

— Странный он, однако, человечек, этот буниос! То допытывается признаний, то не хочет слушать. Я хотел признаться ему наедине, что сознательно сбивал его все время с толку; просто проверить хотел, сможет ли он разобраться во всей этой путанице? Тут задорная мысль у меня была: ну-ка, буниос, кто из нас сильнее?.. Ха-ха! Старик, оказывается, сдался? Он понял, что я играю и его нервами, и чином!

Никто из пленных не отозвался на эти слова. Мур помолчал и, несколько ускорив шаг, приблизился к Головнину.

— Между прочим, Василий Михайлович, есть

одно важное дело… Теске сообщил мне об этом по секрету. На корабль нас будут переводить по два человека. Ехать вам первому ни в коем случае нельзя, да и неудобно… Почему? Потому, что из-за вас мы перенесли столько несчастий. И матросов первыми посылать нельзя — глупы они, очень уж глупы, того и смотри, какую-нибудь выходку допустят. Я должен отправиться первым, а со мной Алексей: он ведь уже три года в плену, а матросы только по два года… Вы сами должны попросить японцев, чтобы меня отправили первым. Если вы не сделаете этого — вы можете погибнуть.

— Что это за новые фокусы? — недовольно спросил капитан.

Мур подошел еще ближе и, касаясь подбородком плеча капитана, зашептал торопливо:

— Японцы хотят захватить Рикорда и двух офицеров… Будет, конечно, кровопролитие. Вас непременно убьют. Но я уговорю Рикорда и офицеров, чтобы сменили нас здесь, в тюрьме, добровольно… Они согласятся! Я сумею убедить…

Головнин смеялся редко. Но теперь он громко засмеялся и отстранил мичмана плечом.

— Эти басни можете рассказывать мальчишкам. Да и мальчишки-то не поверят. Довольно.

Вечером в доме заключения Федор Мур объявил голодовку. Он голодал двое суток, а на третий день, воспользовавшись тем, что пленных вывели на прогулку, уничтожил общий обед.

После обеда он сошел с ума. Караульные смотрели на него озадаченно. Размахивая руками, брызгая слюной, он кричал испуганно и визгливо:

— На крыше сидят японские чиновники… Слышите? Они все время упрекают меня. Вот слушайте, они говорят: он ест наш рис и пьет нашу кровь!.. Они хотят меня убить и каждую ночь советуются об этом с капитаном… Я не поеду в Россию, нет, не поеду!.. Я просился на службу к губернатору, а Михайло Шкаев за это оденет на мои руки кандалы!..

Моряки терпели это буйство целые сутки, но потом Хлебников сказал ему резко:

— Федор Федорович, стыдитесь малодушия!.. Вашему сумасшествию никто не верит… Не валяйте дурака.

Мичман притих, задумался и долго сидел в уголке, замкнутый и безучастный. Потом он попросил кисточку, чернила, бумагу и своим красивым, витиеватым почерком написал крупно: «В смерти моей прошу никого не винить». Записку он украсил крестиками и цветочками, целым венком незабудок, так что получилась недурная картинка. Эту картинку он положил на свою постель в изголовье и отправился на прогулку во двор.

Через несколько минут Теске прочитал записку. Он кликнул караульных и бросился к Муру. В дальнем углу двора, за «озером», за стеблями тростника, мичман сидел, прислонясь к нагретому солнцем забору, и сладко дремал…

Свой суровый приговор он пытался привести

в исполнение трижды, но каждый раз был недостаточно осторожен: караульные отобрали у него обрывок веревки, тупой кухонный нож и длинный ржавый гвоздь, который он уже поднес ко рту, намереваясь, по-видимому, проглотить. С гвоздем он расстался без особого сожаления, а за обедом с удовольствием проглотил жареного цыпленка, поданного ему из предосторожности без костей.

Японский доктор, приставленный с некоторого времени к Муру, отметил отличное действие на самоубийцу курятины: мичман не предпринимал больше попыток лишить себя жизни. Теперь он вернулся к прежней своей идее, настойчиво требуя свидания с губернатором наедине.

6 октября 1813 года это свидание состоялось, и, хотя к губернатору вызвали всех пленных, мичман был уверен, что буниос особо уделит ему время. Шел он рядом с Хлебниковым, подтянутый и необычно веселый, и почему-то лукаво поглядывал на Головнина. Завидев у замка Теске, Мур помахал ему рукой, оттолкнул караульного, выбежал из строя и, низко склонившись перед молодым японцем, заговорил очень тихо;

— Надеюсь, буниос примет меня отдельно? Это очень важно-очень! Я имею теперь все доказательства, что и пленные, и курилец, и командир «Дианы» Рикорд, все они — русские шпионы.

Теске пожал плечами и вошел в замок.

В огромном зале собралась в этот день вся городская знать. Празднично одетый, улыбающийся, радушный губернатор приветствовал пленников поклоном; он держал в руках какую-то бумагу, держал очень бережно, словно боясь ее измять. Теске почтительно принял эту бумагу и прочитал по-русски вслух:

«С третьего года вы находились в пограничном японском месте и в чужом климате, но теперь благополучно возвращаетесь: это мне очень приятно. Вы, г. Головнин, как старший из своих товарищей, имели больше заботы, чем и достигли своего радостного предмета, что мне также весьма приятно. Вы законы земли нашей несколько познали, кои запрещают торговлю с иностранцами и повелевают чужие суда удалять от берегов наших пальбою, и потому по возвращении в ваше отечество о сем постановлении нашем объявите. В нашей земле желали бы сделать всевозможные учтивости, но, не зная обыкновений ваших, могли бы сделать совсем противное, ибо в каждой земле есть свои обыкновения, много между собой разнящиеся, но прямо добрые дела, везде таковыми считаются; о чем так же у себя объявите. Желаю вам благополучного пути».

Головнин сдержанно поблагодарил губернатора, и, сопровождаемые прежней охраной, моряки вышли из замка. У двери Мур пытался задержаться, но трое конвойных встали перед ним, и офицер приказал строго:

— Идите…

Утром пленные были доставлены на «Диану». Шлюпка шла легко и быстро, но и Головнину, и Хлебникову, и матросам казалось, что японские гребцы слишком уж неторопливо поднимают весла, Стоя на носу шлюпки, Головнин первый уцепился за спущенный штормтрап. Он опустился на колено и припал губами к влажному, пахнущему смолою борту родного корабля…