Сочинения в 2 т. Том 2

Северов Петр Федорович

Они о многом рассказывают, эти «ниточки», штрихи, точки на карте, сплошные зеленые наплывы тайги, голубоватые пятна тундры. Это там, в нехоженых просторах Уренгоя, Игрима, Урая, Тарко-Сале, природа припрятала в глубинах клады.

Это там, в селении Березово, где некогда отсчитывал в ссылке последние годы своей бурной жизни сподвижник Петра I Меньшиков, в сентябре 1953 года из разведочной скважины ударил могучий, первый в Сибири фонтан газа, а 28 июня 1960 года вблизи селения Шаим, что затерялось на бескрайней равнине меж Уралом и средней Обью, буровики добрались до нефти.

Итак, поверив в чудесное, уже на следующий день, в Москве,

в северном секторе аэровокзала, я знакомился с попутчиками в дальней дороге — москвичами, ленинградцами, белорусами, грузинами, казахами — участниками Дней литературы в Тюменской области.

Группа оказалась многочисленной, до пятидесяти человек, и, поскольку всех нас ожидала дорога в тысячи километров, а в дороге — большая совместная работа, с первых же часов, проведенных в здании аэровокзала, стала отчетливо ощутимой атмосфера увлеченности и деловитости.

Взлет, набор высоты — и вот уже на востоке, вопреки глубокой ночи, брезжит, сгущается, вырастает неурочная утренняя заря!

Остаток ночи стирается неуловимо: лишь два с половиной часа в пути, и под мощным крылом воздушного лайнера уже проступают сквозь высоту размашистые кварталы огромного сибирского города.

Тюмень… Отсюда и пролегли наши маршруты по славной земле сибирской, суровой и далекой, но близкой сердцу, словно бы заново открытой в текущем десятилетии, поистине сказочной щедротами своих просторов и недр, в своей волшебной и вполне реальной перспективе.

Высокие имена

Широкий серый массив асфальта рассек и раздвинул дремотную тайгу, и старые, крытые мхом ели настороженно притихли за кюветом. Тайга то приближается вплотную к автотрассе, то, словно бы испугавшись, отбегает прочь, образуя широкие зеленые поляны, и вот они уже сливаются в сплошное поле, и ветер гонит по зреющей пшенице неторопливую покатую волну.

Ялуторовск… Он открывается сразу из-за мягкого изгиба дороги, из-за серебряной купы берез. Добротные, просторные, надолго строенные дома. Среди них и совсем новенькие, многоэтажные. На отлогом взгорке — кирпичные строения большого молочно-консервного комбината. Со скрещения улиц видны семафоры железнодорожного узла… Привлекают внимание названия улиц: Муравьева-Апостола, Якушкина, Оболенского, Пущина, Ентальцева… Декабристов.

Так вот он каков сегодня, знаменитый Ялуторовск, место многолетней ссылки декабристов, чью добрую память и поныне бережно хранят сибиряки!

На стоянке автобуса шустрый малыш, различая приезжих, спросил:

— Вы еще, наверное, не побывали в нашем музее? Он в доме Муравьева-Апостола. Хотите, провожу?

Мы охотно пошли за маленьким провожатым. Широко шагая впереди и, видимо, ради солидности хмуря белесые брови, мальчонка говорил надстуженным баском:

— Музей этот единственный. Другого такого нету по всей Сибири, да и в самой Москве. Там все вещи стоят, как при Матвее Ивановиче стояли, и его книжки на полках, и записи в тетрадях на столе, и та знаменитая бутылка…

Кто-то из приезжих полюбопытствовал:

— Ты о каком это, паренек, Матвее Ивановиче толкуешь?

Шустрый мальчонка удивленно оглянулся — вот, дескать, взрослый, а непонятливый.

— Ну, конечно, о Муравьеве-Апостоле.

— А при чем тут какая-то бутылка?

— А при том, — наставительно сказал паренек, — что Матвей Иванович нам ее оставил.

— И ты уверен, что именно нам с тобой?

— Конечно, — твердо заключил мальчонка. —

Кому же еще другому?

Почтительно обнажив головы, мы входили в старинный дом, по-сибирски прочный и вместительный. Здесь, видимо, привычна настороженная тишина. Узкий луч солнца дробится на темной бронзе подсвечника. На столе — раскрытая книга с личной подписью опального декабриста на титульной странице. Вдоль стены, на полках, еще много книг… Картины художника М. С. Знаменского, современника декабристов, усиливают сохраненный в доме колорит далекого времени.

В этой комнате декабристы собирались по воскресеньям. Вот стол, за которым они вели беседы, вот кресло, диван… В своих записках Иван Иванович Пущин свидетельствовал: «Живем мы ладно, толкуем откровенно, когда собираемся, что случается непременно два раза в неделю: в четверг у нас, а в воскресенье у Муравьева-Апостола».

Документы, хранящиеся в мемориальном музее, показывают, что царское правительство вело неусыпное наблюдение за ссыльными декабристами, используя на протяжении многих лет любой удобный случай для того, чтобы стеснить их, унизить, подавить. Городничий и волостной голова ежемесячно строчили на них «аттестаты» — свидетельства, как отзывались об этих доносах сами декабристы, «невежества аттестующих» и… «глупости требующих».

И поныне представляется удивительным: как проникали в эту запретную даль, через все полицейские кордоны, мимо неусыпных шпиков III отделения и ложились на этот стол экземпляры «Полярной звезды» Герцена, списки известного письма Белинского Гоголю и другая «крамольная» литература?

Они оставили о себе в Ялуторовске добрую память: Иван Дмитриевич Якушкин вместе с Евгением Петровичем Оболенским открыли здесь школу для мальчиков (без различия сословий), а затем, вопреки запретам синода, и первую в Сибири школу для девочек.

Матвей Иванович Муравьев-Апостол на протяжении многих лет кропотливо и тщательно вел дневники погоды: он заслуженно считается первым метеорологом Сибири.

Василий Карлович Тихенгаузен был одним из первых садоводов земли сибирской: он вырастил в Ялуторовске яблоки.

Об Иване Ивановиче Пущине художник Знаменский записал: «…Вскоре после его прибытия в этот город все оскорбленное и униженное, охающее и негодующее начало стекаться к нему, как к адвокату…»

«Государственный преступник» И. И. Пущин оставался пламенным патриотом родины, и в горький час, когда и сюда, в глухомань, донеслась скорбная весть о падении Севастополя, он сделал памятную запись: «Все-таки верю в судьбу безответной Руси…»

Этот деятельный, энергичный человек увлеченно мечтал и о лучшем будущем земли сибирской. «Сибирь богата всеми дарами царства природы, — записывал он. — Измените несколько постановления, все пойдет улучшаться».

Думы о завтрашнем дне России постоянно занимали, тревожили, воодушевляли и Муравьева-Апостола. Он даже предпринял трогательную попытку непосредственного контакта с грядущими поколениями соотечественников, в счастливую судьбу которых верил. В августе 1849 года он замуровал в своем доме, под печью, бутылку с письмом потомкам, залив ее воском. Это письмо было найдено лишь в 1935 году при ремонте дома. Перечисляя своих товарищей, находившихся в те годы в ссылке в Ялуторовске, постаревший узник с гордостью отмечал, что дух его опальных единомышленников не сломлен: они не сомневались, что и труд их, и «дум высокое стремленье» оставят в истории народа добрый след.