Сочинения в 3 томах. Том 1
Шрифт:
и тотчас же встал, ожидая взрыва рукоплесканий.
Но рукоплесканий не было. Публика недоумевала, оставалась холодна и все внимание перенесла на Офелию.
Костромской несколько секунд ничего не мог сообразить, и только, когда услышал около себя нежный женский голос, спрашивавший его: «Принц, здоровы ли вы?» — голос, в котором дрожали слезы сожаления о погибшей любви, — он сразу, в один миг понял все.
Это был момент
О, с какой ненавистью взглянул он на эту девушку, такую стройную, прекрасную, невинную и — он мучительно чувствовал это — такую талантливую! Ему захотелось броситься на нее, ударить, свалить на землю, истоптать ногами это нежное лицо с большими синими глазами, смотревшими на него с любовью и жалостью. Но он сдержал себя и упавшим голосом ответил:
Благодарю покорно, я — здоров.После этой сцены Костромского вызывали; но он слышал, что гораздо громче, чем его имя, раздавалоь с галлереи, переполненной студентами, имя Юрьевой, которая, однако, отказалась выйти.
Странствующие актеры играли «Убийство Гонзаго». Костромской, в стороне от придворных, полулежал на земле, прислонясь головой к коленам Офелии. Вдруг он поднял лицо кверху и, обдавая Юрьеву запахом вина, прошептал пьяным голосом:
— Послушайте, мадам! Как вас? Послуште!
Она слегка наклонилась к нему и отозвалась также шопотом:
— Что?
— Какие у вас красивые ноги! Послуште… Вообще вы вся… этакая милочка.
Юрьева молча отвернула от него лицо.
— Ей-богу, милочка, — не унимался Костромской. — Скажите, у вас в труппе наверно есть любовник?
Она продолжала молчать.
Костромскому хотелось как можно сильнее обидеть ее, сделать ей больно, и молчание еще больше раздражало его.
— Есть? Это оч-чень, оч-чень глупо с вашей стороны. Такая мордочка, как у вас, целый капитал… Актриса ведь вы — простите за откровенность — никакая. Что же вам на сцене-то делать?
К счастью, ему нужно было давать реплику. Он оставил Юрьеву в покое, и она отодвинулась от него. На глазах у нее показались слезы. В лице Костромского она почувствовала беспощадного и завистливого врага.
А Костромской ослабевал с каждым явлением, и когда кончился акт, то ему пришлось довольствоваться весьма жидкими аплодисментами. Да и аплодировали только свои.
Начался четвертый акт. Как только безумная Офелия вбежала на сцену в белом платье, убранная соломой и цветами, смутный ропот пробежал по рядам, и вслед за тем в театре наступила жуткая тишина.
И, когда Офелия запела нежным и наивным голосом свою песенку о милом друге, странное дуновение пронеслось среди публики, точно общий тяжелый вздох вырвался из тысячи грудей.
Моего вы знали ль друга? Он был бравый молодец. В белых перьях, статный воин, Первый Дании боец.—
Безумные глаза Офелии с изумлением остановились на королеве, точно она раньше не замечала ее.
— Что я пою? — спросила она с изумлением. — Послушайте, какая песня:
Но далеко за морями, В страшной он лежит могиле; Холм на нем лежит тяжелый, Ложе — хладная земля.Во всем театре больше уже не оставалось ни одного равнодушного зрителя, все были охвачены одним общим чувством, все застыли, приковавшись глазами к сцене.
Но пристальнее, жаднее всех следил из-за кулис за каждым движением Офелии Костромской. В его душе, в этой больной и гордой душе, не знавшей никогда ни удержа, ни предела своим прихотям и страстям, разгоралась теперь страшная, нестерпимая ненависть. Он чувствовал, что успех вечера окончательно вырвала из его рук эта бледная, скромненькая девица на выходах. Хмель точно совсем вышел из его головы. Он еще не знал, чем разразится кипевшая в нем завистливая злоба, но с нетерпением ожидал выхода Юрьевой у средних дверей.
«Все это будет хорошо, поверьте, только потерпите… А мне хочется плакать, как подумаю, что его зарыли в холодную землю, — слышал он проникнутые безумной тоской слова Офелии. — Брат все это узнает, а вас благодарю за совет. Скорее карету! Доброй ночи, моя милая, доброй ночи!..»
Юрьева выбежала за кулисы, взволнованная, задыхающаяся, побледневшая даже под гримом. Вслед ей неслись оглушительные крики зрителей. В дверях она столкнулась с Костромским. Он умышленно не посторонился, но Юрьева, ударившись плечом о его плечо, даже не заметила этого: до такой степени она была возбуждена своей ролью и восторженною овацией публики.
— Юрьева-а! Брав-о-о!..
Она вышла и раскланялась.
Возвращаясь вторично за кулисы, она опять лицом к лицу столкнулась с Костромским, не дававшим ей дороги. Юрьева испуганно взглянула на него и робко сказала:
— Позвольте мне пройти.
— Будьте осторожнее, молодая особа! — возразил он злобно и заносчиво. — Если вам хлопает кучка каких-то идиотов, то это не значит, что вы можете безнаказанно толкаться! — И, видя ее молчаливый испуг, он, еще более раздраженный, грубо взял ее за руку, оттолкнул в сторону и крикнул. — Да проходите же, чорт возьми, окаменелость вы этакая!..
Когда после этой дерзкой выходки первоначальное озлобление Костромского несколько утихло, он тотчас же ослабел, опустился и стал еще пьянее, чем прежде; он даже позабыл, что пьеса еще не кончилась, ушел в уборную, медленно разделся и начал лениво стирать грим вазелином.
Режиссер, озадаченный его долгим отсутствием, вбежал к нему и остановился в изумлении.
— Александр Евграфыч! Помилуйте! Что вы делаете? Сейчас же ваш выход!
— Оставьте меня, оставьте! — слезливо и в нос пробормотал Костромской, вытирая лицо полотенцем. — Я уже все сыграл… оставьте меня в покое!