Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
Гамов взобрался на зарядный ящик. У ног его лежали раскрытые пакеты с деньгами, двое солдат охраняли их. Гамов заговорил с таким волнением, какого я еще не знал у него. Я видел его гневным, язвительным, резким, грубым, яростным, все это были формы волнения. Сейчас он говорил с волнением душевным, не просто с волнением души, душа волнуется по-разному. Он говорил именно так: душевно.
– Солдаты, друзья, братья мои!
– говорил он.
– Не буду благодарить вас за победу: мы просто выполнили в бою свой воинский долг. И нам досталась огромная добыча - деньги, принадлежащие нашему народу, возвращены народу. Мы с вами тоже часть народа - и передовая, боевая
В толпе солдат пронесся и замер гул.
– Поймите меня правильно, - продолжал Гамов.
– Хочу вознаградить заслуги в бою, а не растаскивать народное имущество. Поэтому устанавливаю временную оценку за каждый боевой успех. Пусть ваши командиры принимают от меня пачки с деньгами, а потом распределят их между своими солдатами. Слушайте и запоминайте. Убито 65 родеров. За каждого убитого назначаю награду в 200 калонов - итого 13 000 калонов. Взято в плен 350 человек. Каждого пленного оценим в тысячу калонов - итого триста пятьдесят тысяч. Принимайте плату за убитых и пленных.
Солдаты вынимали из пакетов пачки денег, Гамов швырял их командирам отделений. Все это так противоречило воинскому уставу, так нарушало все обычаи войны, что я растерялся. Надо было остановить Гамова, приказать отряду разойтись. Но я чувствовал, что сделай я хоть шаг к защите денег - и уже не удержу дисциплину. Все понимали, что поступком своим Гамов вызовет гнев начальства. Но гул в толпе становился сильней и радостней. Я поглядел на Павла. Прищепа ухмылялся, он поддерживал Гамова. Я стиснул зубы, подавляя негодование.
– Слушайте дальше, - продолжал Гамов.
– Нами захвачено двести ручных вибраторов, тридцать импульсаторов - каждый оцениваю в пять тысяч калонов. Получайте один миллион сто пятьдесят тысяч калонов.
– Солдаты передали отделенным несколько пакетов денег.
– За электроорудие по сто тысяч, всего двести тысяч. Эти деньги - за вибраторы и орудия - только тем, кто их захватывал. Не возражаете?
– Новый взрыв одобрительного шума утвердил решение Гамова.
– И последнее. Каждому раненому выдается две тысячи калонов, а семьям убитых - по десяти тысяч. Теперь строиться и в путь. Плату командиры выдадут на привале.
Солдаты снова не шли, а бежали на места построения. Если раньше их гнал на митинг страх неожиданного нападения, то теперь подстегивала жажда поскорей добраться до привала и получить свою долю.
Мы с Павлом подошли к Гамову.
– Не одобряете, вижу, - сказал он.
– Итак, возражения?
– Тысячи, - сказал я, - и все серьезные.
– Павел, у вас тоже возражения, и тоже только серьезные?
– Полковник, я всегда с вами!
– горячо ответил Павел.
– Все, что вы делаете, - правильно!
Я снова утверждаю, что именно Павел Прищепа, а не я, был первым последователем Гамова. Меньше всего в тот день после боя с родерами я мог сказать Гамову: «Я всегда с вами, все, что вы делаете, - правильно!» Нет, я был не с ним. И если бы пришлось действовать, я действовал бы против него. Реально получилось по-другому, но тут сыграли роль внешние обстоятельства, а не убеждение.
– Итак, я слушаю возражения, - сказал он, когда отряд углубился в лес.
– У вас их тысяча, и все серьезные, так вы сказали. Для начала выберите два-три самых веских.
– Поступим по-другому, Гамов. Сперва вы объясните, почему
Он уже ждал такого ответа. Он задумал раздачу денег в момент, когда понял, что ими можно овладеть. Деньги, говорил он мне и Павлу - мы шагали втроем по прошлогодней хвое соснового леса, - величайший двигатель экономики. Но война тоже питается деньгами. Да, конечно, главное на войне - отвага солдат, мастерство полководцев, мощь промышленности, крепость духа. Но и без денег не провести ни одной крупной операции. И он хочет поставить захваченные деньги на службу нашей победе. Он намерен катализировать ими энергию нашей обороны. Что произойдет, если нас разгромят? Враг снова захватит деньги, они пойдут на укрепление его сил. А если наши солдаты получат эти разноцветные бумажки, так нужные каждому - ему и детям его, жене и родителям? Разве они не заслужили такой награды куда больше вельмож, в тылу осыпаемых деньгами? Разве солдат, зная, что, прорвавшись сквозь вражеское окружение, он не только обретет свободу, но и передаст своим близким столь бесконечно нужный им дар, кипу кредиток, разве он не умножит своих усилий, чтобы отбросить врага? Повторяю, деньги не заменят ни любви к родине, ни верности воинскому долгу, ни личного мужества. Но они усилят все эти великие факторы войны. Кредитки будут воевать рядом с резонаторами, электроорудиями, лучевым и снарядным оружием. Я просто не могу отказаться от дополнительного вооружения, когда предстоят тяжелые, может, даже гибельные бои! Слушаю теперь ваши возражения.
Он говорил с такой убежденностью, с такой страстью, что у меня вдруг смешались мысли. И я ухватился за первое высветившееся в мозгу возражение - и тут же сообразил, что именно так кричал Гамову сраженный им хулиган, именно на это напирал пленный Биркер Шток.
– Но ведь так не воюют, Гамов! Так никогда не воевали!
– Верно! Так никогда не воевали. Ну и что? Ну и что, спрашиваю? Придумали тысячи форм и обычаев войны, но ни одна форма войны, ни один из ее обычаев не направлены против самой войны. Вдумайтесь в этот страшный парадокс! Войны оканчивались и снова вспыхивали. Войны стали если и не повседневностью человеческой жизни, то повседневностью истории - каждый год где-нибудь льется кровь и корчатся искалеченные дети. Как это вытерпеть? Как с этим примириться?
– Вы хотите вообще уничтожить войны?
– Хочу! Навечно ликвидировать войны! Старыми средствами этого не сделать, они дают лишь победу в отдельной войне, но не победу над войнами вообще. Дети, на которых падают с неба бомбы! Все могу понять, хоть и не все прощаю. Но убийства детей, но их покалеченных тел, их слез, их отчаяния - нет, никогда не пойму, никому не прощу! Меня корчит от ненависти, Семипалов! О, если бы был один конкретный виновник войны, хоть сказочный великан, с какой бы свирепой яростью я бросился на него, с какой жестокой радостью ломал его руки, зубами грыз его горло!
Он уже не говорил, а кричал. Он впал в такое же исступление, как в тот вечер, когда одолевал своей яростью напавшего на него верзилу с ножом. Выкричавшись, он замолчал. Некоторое время мы двигались в безмолвии, потом я заговорил:
– Войны отвратительны, согласен. И военными средствами с ними не справиться. Но что вы можете предложить другое?
– Только одно - вести с войнами войну, но не по правилам войны, а против этих правил. Придумать такие правила, чтобы лишить войну прикрывающих ее понятий благородства, героичности… Унизить войну, чтобы мутило и выворачивало кишки при каждом упоминании о ней.