Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
Первым отозвался генерал Прищепа. Мы знаем только то, что доносит до нас радио и стерео - непрерывные отступления профессиональных и добровольных соединений, а также измена патинов… Но каков истинный размер неудач? Сколь гибельны реальные наши потери? Нельзя ли полней осветить этот вопрос?
Мордасов «освещал вопрос» с такой охотой, словно живописал грандиозные успехи, а не трагические провалы:
– Вы правы, генерал, вы абсолютно правы: неудачи, неудачи и снова неудачи! На Западном фронте удалось стабилизировать оборону лишь с помощью самого противника, не сумевшего использовать собственный успех.
– Двести тысяч?
– ужаснулись мы все разом.
– Двести!
– с воодушевлением повторил Мордасов.
– Всех усилий теперь только и хватает, чтобы хоть временно сохранять стабильность фронта!
– Временно?
– переспросил Гамов.
– Вы, кажется, предвещаете нам поражение, генерал Мордасов?
– Не генерал, нет, только государственный советник, - быстро откликнулся Мордасов.
– А раз не военный, то не вправе высказывать категорические суждения о стратегии. Поймите меня правильно… Если бы не ваши великолепные боевые успехи… Они как маяк в ночи, как звездочка из густых туч… Десяток бы таких частей, как ваша дивизия, таких командиров… У кого бы тогда могла прозвучать пессимистическая нотка, кто бы тогда осмелился?
Мы молчали, подавленные. Что могли значить наши крохотные удачи перед трагедией на фронте? Снова заговорил Гамов:
– Ну, хорошо - хорошего на фронте нет. А в тылу? Настроение народа?
Мордасов живописал тыловые трудности с тем же бодрым красноречием, как и военные неудачи.
– Нелегко в тылу, вот точная формула. А конкретно две вещи. Первая - снабжение. Все забрали в резерв, армейские склады пока полны. Союзники тоже требуют - то дай, другое, а ведь без этого не поддержат. А кортезы перехватывают циклоны, их метеогенераторные станции куда мощней наших… Хлеба пожгло, овощи не уродились. Настроение - соответствующее. Да ведь трудность не только в снабжении. В конце концов - война, все подтягиваем животы. Внутренний враг оживился!
– Измена? Восстания?
– Не измена, нет. И о восстаниях не слышал. Хулиганство! Бандитизм! Все границы перешли… Молодежь дезертирует. Прячутся, заработков нет - сколачиваются в шайки, достают оружие. Даже поезда, если с продовольствием, без сильной охраны на линии не выпускаем. Ночью в Адане в одиночку на улицу выйти - самоубийство! Разденут, изобьют, а сопротивляешься - прикончат.
– Что же смотрит полиция?
– вдруг закричал Гонсалес.
– Хватать и расстреливать подлецов!
– Хватаем и расстреливаем. А толку? Одного расстреляем, двое добавляются. Пока нет победы на фронте, бандитизма не одолеть.
– А
– Теперь вопрос: зачем вы прилетели к нам?
– Как зачем? Передать, что командование восхищено вашими военными удачами, услышать ваш ответ.
– Восхищение вы уже передали. Наш ответ естествен: благодарны за добрые слова. Но для хороших слов хватило бы и радио, а послали водолет. Итак, ваше особое задание, Мордасов?
Мордасов, по всему, не ожидал, что Гамов так властно и открыто потребует расшифровки визита. Он еще колебался, без обиняков ли изложить суть дела или идти к ней извилистой тропкой. Строгий взгляд Гамова пресекал все боковые ходы.
– Видите ли, друзья… Буду откровенен, мой девиз - только правда. В общем, восхищенное вами командование кое в чем и не согласно… Не все ваши поступки находят одобрение.
– Не мямлите, Мордасов! Прямо и точно - чего вам надо? Забрать деньги, которые мы еще не успели раздать?
– Да, в общем, это… Но не только остаток… Командование недовольно, что разбазаривали государственную казну. Приказано изъять у солдат все, что им незаконно выдано.
Гамов недобро улыбнулся.
– Вы уверены, что можно отобрать у солдат их награды? Подскажите, как это сделать?
– Вам видней. Не имею права вмешиваться в ваше командование, Гамов, хотя замечу в скобках, что вы еще не утверждены в должности командира корпуса и ваши приказы… ну, не совсем законны, чтобы вас не обижать. Но если вы вернете незаконные награды… Короче, можете тогда рассчитывать…
Гамовым овладевал один из тех приступов ярости, с которыми он временами не мог справиться. Он подошел к Мордасову вплотную, вперил в него бешеные глаза. Я испугался, что Гамов влепит эмиссару пощечину, но от пощечины Гамов удержался.
– Ты, пивная бочка на склеротических ногах!
– прошипел он.
– Печалился, что всем приходится затягивать потуже пояса, а твой живот не ужмет даже стальной обруч. Да ты разбойник хуже тех, что бесчинствуют на ночных улицах!
Мордасов выкарабкался из кресла и отскочил в сторону. Он был возмущен и испуган - уж не знаю, чего было больше.
– Ответьте мне на один вопрос, Мордасов, только отвечайте честно!
– приказал Гамов, с усилием подавляя гнев.
– Нам предстоит прорываться сквозь вражеское окружение, будут тяжелейшие бои. Согласны ли вы, что изъятие наград и отказ от дальнейших выдач сильно ослабит боевой дух корпуса? Да не дергайтесь, я задаю элементарный вопрос.
– Допускаю, что в смысле появления некоторого недовольства… - пробормотал Мордасов.
– Вот-вот, появится недовольство… Но недовольство ослабит боевой дух и уменьшит наши шансы победить в бою и вырваться к своим, так? Отвечайте, Мордасов!
Показное спокойствие Гамова после вспышки ярости обмануло Мордасова. Он вдруг перешел на крик:
– Да что вы пристаете? Боевой дух, прорыв из окружения!.. Есть законные и незаконные средства войны. Не требуйте привилегий, каких лишены все армии мира! Солдат сражается во имя любви к родине, а не ради разбойничьей наживы. Воюйте, как все!
– То есть погибайте в неравном бою, попадайте в плен, ждите в отчаянную минуту помощи, которая не придет. Ваша позиция ясна, Мордасов. Ее точное название - предательство!