Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
– Передавал ли раньше ваш связной о готовящихся выступлениях? Хотя бы о том, что у ребят скверное настроение?
– Передавал только, что ребята горячо обсуждают положение на фронте. Еще передал, что всех взволновало вторжение в Кондук. Но он не нашел ничего предосудительного в высказываниях.
– Под арест дурака!
– гневно сказал Гамов.
– Заметить волнение, услышать горячие разговоры - и не установить, по какому случаю горячатся, что волнует! Никудышные у вас сотрудники!
Прищепа промолчал.
Водолет опустился на площадь, окаймленную
Наш водолет окружили беспорядочной толпой вооруженные водолетчики. Ни у одного я не заметил ни почтительности, ни простой приветливости. От нас не ожидали одобрения и нам не обещали доброго приема.
Гамов обратился сразу ко всем:
– Вы меня узнаете?
Ему ответило несколько голосов:
– Узнаем. Вы Гамов! Еще бы не узнать! Вы наш диктатор!
– Правильно - я ваш диктатор. Вы меня знаете. Я вас не знаю, вас слишком много. Кто зачинщики бунта, выходите вперед.
Никто не двинулся. Гамов нехорошо засмеялся.
– Думал, вы похрабрей. Как же вас выпускать в бой, если вы и поговорить страшитесь?
Из толпы выдвинулись четверо.
– Называйте свои фамилии, если хватит храбрости.
Они отчеканили:
– Альфред Пальман! Иван Кордобин! Сергей Скрипник! Жан Вильта!
– Пальман, Кордобин, Скрипник и Вильта - так? Слушайте мой приказ: немедленно освободите арестованных командиров и доставьте их сюда.
– Зачинщики переглянулись, в толпе пронесся угрожающий шепот. Гамов возвысил голос: - Вы и мне отказываетесь подчиниться?
Иван Кордобин вытянулся перед Гамовым.
– Вам подчиняемся. Пилоты, за мной!
Четверо ушли. Оставшиеся подтягивались, беспорядочная куча превращалась во что-то похожее на строй. Водолетчики не вытянулись в ряд, не разместились по ранжиру, но каждый - кто позади, кто спереди - старался стать плечом к плечу с другим. Все это совершалось в полном молчании, они, видимо, поняли, что держались не по-военному, и теперь старались выправиться. Гамов повернулся к ним спиной и сказал мне:
– Не желают усугублять вины командиров, допустивших такое нарушение дисциплины, и хотят хоть внешне показать, что те их чему-то научили.
– Учили, учили… И доучили до того, что были схвачены и посажены под арест. Не командиры, а кислое тесто. Я посоветую Пеано всех отозвать в столицу, а там разжаловать и отдать под суд.
Прищепа, молчавший с момента выхода из водолета, подал голос:
– И расшифруете, что у нас имеются особо засекреченные части. Уж не думаете ли, что в столице не заинтересуются, что это за новые офицеры и за какие провины их отдают под суд? Разведка врага не ограничивается одним Войтюком, Семипалов.
Это было верно, конечно. Я пожал плечами. Гамов сказал:
– Наказать командиров
Командиры, в отличие от водолетчиков, чеканили шаг. Они выстроились, отдали по форме честь. Гамов только кивнул им, а я и Прищепа тоже отдали честь. Явное неуважение Гамова подействовало на командиров, все опустили головы. Четверо зачинщиков воротились к своим, теперь это был настоящий строй, к такому и старые служаки не могли бы придраться. В рядах, как волна, пробежал шепот и замер, когда Гамов вдруг стал прохаживаться перед строем.
Он прошелся в одну сторону, там стояли отдельно от пилотов командиры. Гамов всматривался в водолетчиков, словно хотел запомнить каждое лицо, на освобожденных офицеров не бросил и взгляда, словно их не существовало. Потом, встав перед серединой строя, намеренно негромко заговорил:
– Взбунтовались… Арестовали всех офицеров… Подготовили машины к боевым вылетам… теперь докладывайте - почему? Считалось - лучшая летная часть, знатоки воздушных машин, будущие герои. А вы?.. Отвечайте!
И ему мгновенно ответил общий гул. Каждый выкрикивал что-то свое, тянулся, отталкивал соседей, чтобы быть слышней. Молчащий строй мгновенно превратился в орущую толпу.
Гамов обводил глазами кричащих людей - сперва повернул голову направо, побежал глазами назад - до крайнего левого. Потом поднял руку. И почти так же мгновенно, как раздались крики, установилась каменная тишина. Я видел, что пилоты даже дыхание задерживают, чтобы отчетливо слышать Гамова.
– Ясно, - сказал Гамов.
– Ни одного молчальника. Все кричали, все признаются в соучастии… Никто не отстраняется… Заговорщики! Но все же у меня два уха, а не полтысячи - по паре на каждого, чтобы слышать только его. Иван Кордобин! Выходи и говори за всех.
И опять Гамова не обманула интуиция. Возможно, среди других зачинщиков тоже были хорошие ораторы, но что Иван Кордобин умеет зажигать товарищей сильным словом, стало ясно сразу. Он не кричал, не нажимал на выигрышные слова - просто говорил, как если бы раскрывал душу товарищу. И я, вникая в признания и сетования Кордобина, отмечал про себя, как жадно его слушает вся толпа, как одним молчаливым вниманием подтверждает и усиливает все, что он говорил. Он точно высказывался интегральным голосом всех.
А говорил он о том, как их, отобранных в полках и привезенных сюда без объяснения, куда и зачем, наполнило гордостью то, что они определены в водолетчики и что им вручаются самые совершенные воздушные машины, какие знает сегодня мир. И как они зимние месяцы осваивали технику, изучали летное искусство, наизусть заучивали инструкции, не только старались хорошо отвечать на экзаменах, но и сами экзаменовали друг друга, в казармах даже после отбоя всюду слышался шепот: «Ты спроси меня, а потом я тебя спрошу, ну, давай». И спрашивали, и отвечали, и снова спрашивали. Одна была мысль: скоро весна, их отряд перебросят в самый горячий район, там они докажут, что не напрасно они с таким рвением осваивали науку воздушной войны.