Сочинения в 3 томах. Том 2. Диктатор
Шрифт:
– Изменником и к смертной казни, - повторил я.
Гамов не выговорил ни слова, только смотрел округлившимися глазами. И по его молчанию, по взгляду, полному напряженной мысли, я вдруг понял, что именно такого предложения - или чего-то близкого к нему - он и ожидал от меня. Он довольно спокойно произнес:
– Обоснуйте свою идею, Семипалов: она все же парадоксальна.
– Все очень просто и очень логично. Какая была главная задача операции с Войтюком? Уверить Аментолу, что разыгралась тайная борьба за власть между Гамовым и Семипаловым и что Аментоле надо делать ставку на Семипалова,
– И ради этого вы соглашаетесь добровольно предать себя смертной казни?
– Вудворт еще не отошел от потрясения.
– Соглашаюсь быть осужденным на смертную казнь, Вудворт. Не более того.
Гамов задумчиво проговорил:
– Логика в идее есть. И хорош повод - похищение Бернулли. Сенатор мог и услышать, что в нашем правительстве имеется высокопоставленный предатель, на которого делают ставку. И информировал нас об этом.
Я прервал его:
– Итак, суд и смертная казнь. Предлагаю публичное повешение, оно более впечатляюще. Кому поручим казнь - Гонсалесу, которого я не люблю, или моему душевному другу Павле Прищепе?
– Семипалов, иронизировать еще не пора. Раньше решим - принимаем ли ваше предложение о публичном обвинении?
– Очень дельное предложение, - спокойно сказал Прищепа.
– Принимаем, - почти с отвращением подтвердил Вудворт.
– И я согласен. Судья - Гонсалес. Тайну ему не раскрывать, он должен думать, что судит настоящего преступника. Но казнь выполнят специалисты Пустовойта. Пустовойта введем в тайну, без этого, Семипалов, вас просто повесят, а не инсценируют казнь.
– Вы верите в способность Пустовойта сохранять тайны?
– Больше, чем в самого себя. Пустовойт обеспечит вашу смертную казнь без смерти. И хорошо позаботится о вашей недолгой жизни после смерти.
– Гамов разрешил себе улыбнуться.
– Недолгой только в том смысле, что ваше послесмертное существование продлится лишь до начала нашего контрнаступления. Разгром маршала Вакселя проведете вы сами. Вы откроете жене тайну осуждения и казни?
Я уже имел готовый ответ.
– Ни в коем случае. Елена не способна что-либо скрывать. Если и не словами, то выражением лица она выдаст, что не предается горю. Нельзя рисковать таким опасным фактором, как настроение моей жены.
– Согласен. Сколько вам нужно времени до разоблачения?
– Хватит двадцати четырех часов.
– Отлично. Завтра днем вас арестуют. Желаю успеха!
Я ушел к себе. Почему Гамов без возражения принял мое самопожертвование, я понимал - он строил на нем нужный нам всем расчет. Но спокойствие
Главным в предоставленных мне двадцати четырех часах была подготовка к новой обманной операции. Я вызвал Войтюка.
Он переменился в лице, когда посмотрел на меня. Настроение у меня и вправду было не из радостных. Самооплевывание, даже обманное, не принадлежит к числу дел, вызывающих во мне восторг.
– Что с вами, генерал? Вы нездоровы?
– Гораздо хуже, Войтюк. Нам грозит разоблачение.
С тайной радостью я увидел, что он перепугался до бледности. В этом человеке объединялись смелость и трусость, наглость и способность к искренней любви - к жене, а не родине, естественно. Впрочем, философы утверждают, что наглость есть выражение трусости, а предательство соседствует со способностью к любви. Так что с позиции философии характер Войтюка был сконструирован удовлетворительно.
– Как вас понимать, генерал?
– Вы уже слыхали о разоблачении сенатора Бернулли? Он был нашим агентом, о чем вы меня, между прочим, не информировали.
Войтюк напомнил, что он информирует своих хозяев о наших секретах, но что происходит в самой Кортезии, ему не сообщают.
– Верно. Вы могли этого не знать. Но разведка Аментолы дозналась, что Бернулли - изменник. Чтобы избавить его от казни, Прищепа вывез его тайно к нам. Скоро состоится спектакль его торжественного награждения за услуги нашей стране. Вы уверены, что Бернулли не знает о вас?
– Надеюсь на это.
– Не надейтесь. Вудворт, ваш недавний начальник, а также давний друг Бернулли, информировал меня о своем первом, после долгой разлуки, разговоре с сенатором. Тот сказал, что в нашей среде имеется какой-то предатель на высокой должности. Бернулли узнал это от приятеля-банкира, который перевел в один из банков Клура огромную сумму для этого высокооплачиваемого предателя.
– Владелец счета - анонимный!
– Войтюк все больше бледнел.
– Им будет трудно дознаться, что это вы.
– Трудно, но возможно. И еще один тревожный сигнал. Разговоры с Бернулли ведутся без меня. Формально я занимаюсь военной стратегией, а не политическими проходимцами. Но мой друг Прищепа вдруг перестал пожимать мне руку и старается со мной пореже встречаться. И Гамов в последние дни не вызывает к себе. Если это не признак беды, то не знаю, какие вообще у беды предварительные признаки.
– Очень тревожный знак! Что вы собираетесь предпринять?
– Хладнокровно ждать.
– Простите за вопрос… Чего ждать?
– Либо снятия подозрений, либо ареста. Третьего не дано.
Войтюк размышлял несколько секунд.
– А если я предложу вам третье?
– Что именно, Войтюк?
– Бегство в Кортезию.
– Вы считаете это возможным?
– Завтра буду знать.
– Почему завтра?
– Сегодня ночью передам, что узнал от вас. Попрошу убежища для вас и для себя. Хотя не ставлю нас вровень, но все же и мне не хочется попадать в клещи Гонсалеса… Завтра мне ответят - возможна ли и какова, так сказать, техника бегства.