Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
Альрауне сказала: «Она вместе с тобою, когда меня нет. Я это знаю. Но пусть она бережется».
— Что ты хочешь сделать? — спросил он.
Она ответила: «Сделать? Ничего. Разве ты забыл, что мне ничего не нужно делать?» Все приходит само собою.
Еще раз проснулось в нем сопротивление.
— Ты опасна, — сказал он, — словно ядовитый плод.
Она подняла голову: «Зачем же она вкушает меня? Я велела ей уйти, уйти навсегда. Ты же сказал — всего на два месяца. Ты виноват».
— Нет, — воскликнул он, — неправда. Она утопилась бы…
— Тем
Он перебил ее и быстро сказал:
— Княгиня умерла от удара…
— Слава Богу, — засмеялась Альрауне.
Он стиснул зубы, схватил ее за руки и тряхнул. — Ты ведьма, — прошипел он. — Тебя нужно убить.
Она не сопротивлялась, хотя его пальцы судорожно вцепились в ее тело.
— Кто же убьет меня? — засмеялась она. — Ты?
— Да, я, — крикнул он. — Я — я бросил семя ядовитого дерева — я найду и топор, чтобы срубить его, — освободить мир от тебя.
— Сделай же это, — попросила она, — Франк Браун, сделай же это.
Будто масло пролилась ее ирония на огонь, которым горел он. Красно и горячо вздымался перед ним удушливый дым — вползал ему в уши, в рот, в ноздри. Лицо исказилось, он быстро выпустил ее и поднял сжатый кулак.
— Бей же, — воскликнула она, — бей. О, таким я люблю тебя.
Рука его опустилась. Его бедная воля утонула в потоке ее ласк.
В ту ночь он проснулся. На лицо упал мерцающий свет: на камине стояла свеча в большом серебряном канделябре. Он лежал в огромной прадедовской кровати; как раз над ним висел деревянный человечек. «Если он упадет, он убьет, — подумал Франк Браун в полусне. — Надо убрать его». Взгляд скользнул вниз. В ногах сидела Альрауне — из ее губ вырывались тихие слова: она чем-то играла. Он слегка приподнялся и прислушался. Она держала в руках стакан из черепа своей матери. И бросала кости — кости отца своего.
«Девять, — бормотала она. — Семь — шестнадцать». Она снова бросила кости в стакан и загремела ими. «Одиннадцать», — воскликнула она.
— Что ты делаешь? — перебил он ее.
Она обернулась: «Я играю. Я не могла заснуть и вот стала играть».
— Как ты играла? — спросил он.
Она подползла к нему — проворно, как гладкая змейка:
— Мне хотелось узнать, что будет. Что будет с тобою и с Фридою Гонтрам.
— Ну — что будет? — спросил он.
— Фрида Гонтрам умрет.
— Когда? — продолжал он.
«Не знаю. Но скоро — очень скоро». Он сжал кулаки. «Ну — а что будет со мною?» Она сказала: «Не знаю — ты мне помешал. Дай я еще поиграю».
— Нет, — нет, я не хочу знать.
Он замолчал и задумался. Потом вдруг испугался — сел на постели и устремил взгляд на дверь. Чьи-то легкие шаги послышались в коридоре, до него донесся скрип пола.
Он вскочил, подбежал к двери и прислушался. Кто-то подымался по лестнице. Позади себя он услыхал звонкий смех.
— Оставь ее, — сказала Альрауне. — Что тебе от нее нужно?
— Кого оставить? — спросил он. — Кто это?
Она продолжала
Он вернулся и лег на постель. «Принеси мне вина, — воскликнул он. — Я хочу пить». Она вскочила, побежала в соседнюю комнату, принесла хрустальный графин и налила ему бургундского.
— Она все бегает, — заговорила Альрауне. — День и ночь. Она не может спать и ходит по дому.
Он не слушал, что она говорит, жадно выпил вино и протянул бокал. «Еще, — потребовал он, — налей еще».
«Нет, — сказала она, — не надо. Ложись — я буду тебя поить, когда ты почувствуешь жажду». Она прижала его голову к подушкам, опустилась перед ним на колени. Взяла глоток вина и дала ему пить из своего рта. И он опьянел от вина; — и еще больше от губ, которые поили его.
Солнце ярко сияло. Они сидели на мраморной балюстраде у озера и ногами плескались в воде.
— Пойди ко мне в комнату, — сказала она, — на туалетном столике лежит удочка — принеси ее.
«Нет, — ответил он. — Удить не нужно. Что тебе сделали эти золотые рыбки?» Она сказала: «Иди».
Он встал и пошел к дому. Вошел в ее комнату, взял удочку и осмотрел. Потом улыбнулся: «Ну, этим немного поймаешь». Он перебил себя, тяжелые складки показались у него на лбу. «Немного? — продолжал он. — Она и руками поймает рыбок сколько захочет».
Взгляд упал на кровать — на деревянного человечка. Он бросил удочку и, внезапно решившись, схватил стул. Подставил, влез и быстро сорвал альрауне. Собрал побольше бумаги, бросил ее в камин и положил в костер человечка.
Сел на пол и смотрел на огонь. Но пламя пожрало только бумагу и даже не опалило человечка, разве лишь закоптило немного. И ему показалось, будто человечек смеется, будто на его некрасивом лице появилась гримаса, словно гримаса дядюшки Якоба, и снова — и снова послышался из углов его отвратительный, вкрадчивый смех…
Он вскочил, схватил со стола нож, открыл острое лезвие, выхватил человечка из пламени.
Дерево было твердое, как металл, — ему удавалось отделять лишь небольшие стружки. Но он не бросал — резал и резал — один кусок за другим. Крупные капли пота выступили у него на лбу, пальцы заболели от непривычной работы. Он передохнул немного, собрал бумагу, кинул на нее стружки, подлил розового масла и одеколона.
Ах, наконец-то они загорелись. Огонь удвоил его энергию — быстро и сильно отделял он стружки от дерева и бросал их в огонь. Человечек становился все меньше и меньше, лишился обеих рук и ног. Но еще не сдавался, упорно сопротивлялся, вонзал ему занозу одну за другой. Он окроплял своей кровью уродливую фигурку — резал и резал — все новые и новые куски деревянной фигуры…
Вдруг послышался ее голос. Хриплый, надтреснутый…
— Что ты делаешь? — закричала она.
Он вскочил и бросил последний кусок в яркое пламя. Обернулся — диким безумием сверкали ее зеленые глаза.