Сочинения в двух томах. Том первый
Шрифт:
— Пиши мне, — попросил толстый Шахт. — Что ты думаешь там предпринять?
Карл Монен задумался. Казалось, все разбито, разрушено: грудой обломков стала вдруг его жизнь. Он пожал плечами, мрачно смотрели его добродушные глаза.
— Не знаю, — пробормотал он.
Но привычка — вторая натура. Он улыбнулся сквозь слезы:
— Я там женюсь. Ведь много богатых девушек там — в Америке.
Глава десятая,
которая рассказывает, как Вольф Гонтрам погиб из-за Альрауне
Карл Монен был не единственным, кто попал под колеса пышной колесницы его превосходительства. Тайный советник завладел всецело крупным народным земельным банком, давно уже находившимся под его влиянием, и взял на себя контроль над широко распространенными
В кожаной книге он подробно рассказывает о всех этих делах. Ему, по-видимому, доставляло удовольствие детально расследовать, что противодействовало его начинаниям, насколько ничтожны были шансы успеха, — но он брался тем энергичнее и в конце концов приписывал успех присутствию в доме Альрауне. Он иногда спрашивал у нее совета, не посвящая, однако, в подробности. Он спрашивал только: «Делать ли это?» Если она кивала головою утвердительно, он тотчас же брался за новое предприятие и отказывался от него, как только она не советовала.
Законы, по-видимому, давно уже перестали существовать для профессора. Если прежде он зачастую целыми часами совещался со своим адвокатом, стараясь найти какой-нибудь выход, какую-нибудь потайную дверь в темном извилистом коридоре, если он прежде подробно изучал всевозможные параграфа гражданского уложения и сотнями разных хитростей облекав свои проделки флером законности, то теперь ради этого не шевелил даже пальцем. Твердо веря в свою силу и счастье, он нередко совершенно открыто нарушал закон. Он знал превосходно, что там, где никто не посмеет пожаловаться, не может быть и суда. Правда, против него вчинялись иски, посылались анонимные донесения, а иногда даже с подписью. Но у него были огромные связи, его защищало и государство и церковь, — он с обоими был на короткой ноге. Его голос в управлении провинции был чрезвычайно влиятелен, а политика епископского дворца в Кельне, который он постоянно поддерживал материально, служила ему твердым оплотом. Власть его простиралась до самого Берлина: это подтверждал высший орден, собственноручно надетый ему императором при открытии памятника. Правда, на постройку памятника он пожертвовал большую сумму, но государство зато купило у него по очень высокой цене участок земли, на котором памятник был воздвигнут. К тому же и титул его, почтенная старость и признанные заслуги в науке — разве провинциальный прокурор возбудил бы против него дело?
Несколько раз тайный советник сам просил давать ход таким жалобам, — и они оказывались глупыми преувеличениями, лопались как мыльные пузыри. Скептицизм властей по отношению к этим донесениям возрастал с каждым днем. Дошло до того, что когда один молодой асессор захотел выступить против профессора в деле, простом и ясном как день, прокурор, не просмотрев даже документов, заявил ему: «Чепуха, ни тени серьезности. Мы только опять осрамимся».
Дело это возбудил временный директор висбаденского музея, который, купив у тайного советника различные археологические древности, счел себя обманутым и теперь подал жалобу. Власти, однако, жалобы не приняли и сообщили о ней тайному советнику. Тот постарался оправдаться: в своем лейборгане, воскресном приложении к «Кельнской газете», он написал превосходную статью под заглавием «Наши музеи». Он не защищался от обвинений противника, а сам напал так жестоко, выставив его невеждой и кретином, что
Наступил карнавал. В городе состоялся большой бал. На нем присутствовали высшие особы, а вокруг них все, что носило в городе форму или пестрые ленточки и шапочки корпораций. Были все профессора, все судейские деятели, все чиновники и все богачи, советники коммерции и крупные фабриканту — все в костюмах, даже старики должны были оставить дома фраки и надеть черное домино.
Советник юстиции Гонтрам председательствовал за большим столом тайного советника. Он знал толк в винах и заказывал лучшие марки. Тут сидела княгиня Волконская с дочерью, графиней Фигурерой д'Абрант, и Фрида Гонтрам — обе приехали погостить, — адвокат Манассе, два приват-доцента, трое профессоров и столько же офицеров и сам тайный советник, впервые вывезший дочку на бал.
Альрауне была одета в костюм шевалье де Мопена — костюм мальчика в стиле Бердсли. Она опустошила много шкафов в доме тен-Бринкена, вытряхнула сундуки и ящики. И наконец нашла старинные дорогие мехельнские кружева. Они носили на себе следы слез бедных швей, как и все кружевные платья прелестных женщин, но костюм Альрауне была окроплен еще и другими слезами-слезами портнихи, которая никак не могла угодить вкусу Альрауне, слезами парикмахерши, которую она ударила за то, что та не понимала прически, и маленькой камеристки, которую она, одеваясь, колола булавками. О, как было трудно одеть эту девушку Готье в причудливом толковании англичанина, — но когда все было готово, когда капризный мальчик прошелся по зале на высоких каблучках, с изящной маленькой саблей на боку, тогда все глаза жадно устремились следом за ним — все без исключения.
Шевалье де Мопен делил успех с Розалиндой. Розалиндою был Вольф Гонтрам, — и никогда еще на сцене не появлялось такой красивой героини, даже во времена Шекспира, когда женские роли играли стройные мальчики, да и впоследствии, когда Маргарита Гюи, возлюбленная принца Роберта, исполняла в первый раз женскую роль в комедии «Как вам будет угодно». Альрауне сама одевала Гонтрама. С невероятными усилиями научила она его ходить и танцевать, обмахиваться веером и улыбаться. И подобно тому как сама она была мальчиком и в то же время девушкой в костюме Бердсли, так и Вольф Гонтрам не хуже ее воплотил образ своего великого земляка, написавшего «Сонет»: он в своем платье со шлейфом был прекрасной девушкой и в то же время все-таки мальчиком.
Может быть, тайный советник и замечал все это, может быть, и маленький Манассе, и даже Фрида Гонтрам, быстрый взгляд которой скользил от одного к другому. Но больше уже, наверное, никто в огромной зале, где тяжелые гирлянды красных роз свисали с высокого потолка. Но все зато чувствовали, что тут нечто особенное, нечто из ряду вон выходящее.
Ее королевское высочество послала адъютанта, попросила их обоих к столу и познакомилась. Она протанцевала с ними вальс, сперва за кавалера с Розалиндой, а потом за даму с шевалье де Мопеном. Она громко смеялась, когда после в менуэте мальчик Теофиля Готье кокетливо склонялся перед юной мечтой Шекспира.
Ее королевское высочество сама превосходно танцевала, была первой в теннисе и на катке, — она с удовольствием танцевала бы с ними всю ночь напролет. Но другие тоже настаивали на своем праве. Де Мопен и Розалинда переходили из одних объятий в другие: их то обнимали крепкие руки мужчины, то они чувствовали высоко вздымающуюся грудь прекрасной женщины.
Советник юстиции Гонтрам смотрел равнодушно; пунш, который он собирался варить, интересовал его значительно больше, чем успех сына. Он начал было рассказывать княгине Волконской длинную историю о каком-то фальшивомонетчике, но ее сиятельство не слушала. Она разделяла удовлетворение и радостную гордость тайного советника тен-Бринкена, чувствуя себя до некоторой степени участницей создания Альрауне, своей крестницы. Только маленький Манассе был настроен мрачно, ругался и все время ворчал.