Сочинения в двух томах. Том второй
Шрифт:
Как бывает, при этом, у бабушки вспухла левая сторона лица, прежде всего шея. Затем возник гнойный флюс, поднявшийся наверх и достигший глаза. Старая Гриетт дала обет сходить в монастырь, если барыня поправится, и пять раз на день молилась Святому Власу о горле своей госпожи, Святой Аполлонии, прося излечить ее зубы, Святой Одилии — о глазах. Но точно кто-то наколдовал: графиня не поправлялась и много месяцев боролась со смертью. А что касается ноги, то прошел почти год, пока она пришла в порядок. И это несмотря на то, что Гриетт пообещала Святому Иуде-Фаддею — а кто же лучше его помогает при болезнях ног! — шесть толстых
— У них, у святых, — изрек он, — тоже бывают свои замашки. Мне иногда кажется, что они слишком много спят. Святой Дух мог бы тут как-нибудь взять палку и навести порядок!
По мнению Эндри, ничего не было лучше плавания в Рейне. От замка они ехали тучными лугами. Эндри на своем пони, Ян на крепком ирландце, лучшем скакуне в Войланде. Их сопровождал Питтье. У берега Рейна они слезали и раздевались. Красные штанишки на желтой подкладке давно были сданы в архив. Они не жили и недели после того, как стали впору, — это и Катюша могла бы знать, что из старых блуз никак нельзя сшить хорошие купальные штаны.
Теперь у Эндри был настоящий купальный костюм: синий с белым поясом, точно такой, как у ее кузена. Только у него на поясе был маленький кармашек, куда он клал деньги. Деньги им нужны были для их поездок на купанье.
Сначала они некоторое время играли на песчаном берегу между каменной перемычкой и плетнем, купали лошадей в реке. Затем, оставив коней Питтье, плавали посредине реки. Они должны были смотреть в оба, когда шел пароход с длинным караваном барж. Волны высоко перекидывались тогда через их головы, но Эндри уже давно не испытывала никакого страха, чувствуя себя с кузеном в полной безопасности. Когда она уставала, она подплывала к нему, клала левую руку на его плечо и плыла с его помощью. Под июльским солнцем они переплывали Рейн, плыли вниз по течению, ждали буксира с баржами. Взбирались на лодочку, привязанную к последней барже, на ней они доезжали до того места, где они оставили Питтье, спрыгивали в воду и плыли до берега.
Самым приятным было сидеть рядышком на палубе баржи на солнышке. Ян вынимал нз своего поясного кармашка деньги, беседовал с корабельщиком. Они платили за проезд, а корабельщик приносил им большие ломти белого хлеба, толсто намазанного маслом с еще более толстыми кусками превосходного голландского сыру. На свете не было ничего более аппетитного, чем такая закуска посреди Рейна.
И солнце смеялось им, и все было так молодо, так юно!
Взявшись за руки, они сидели в глубоком молчании и смотрели на желто-зеленые волны с серебряно-белыми гребешками, на голубое небо, на летние барашки, плывшие в небе. Все было так тихо, что они слышали биение своих сердец.
— Ян! — говорила Эндри.
— Что? — спрашивал он.
Она говорила:
— Когда я буду большой, я выйду за тебя замуж.
Мальчик смеялся.
— Тогда тебе еще долго ждать, Приблудная Птичка! Я не хочу жениться, девочки для меня слишком глупы.
— И я тоже? — спрашивала она.
— Ты? — обдумывал он. — Ты еще слишком мала.
Она настаивала:
— Но я ведь вырасту. Когда я буду большой, я унаследую весь Войланд, это сказала бабушка. И тогда я выйду за тебя замуж и подарю тебе все, слышишь, Ян?
Мальчик мечтательно глядел на плывущие облака.
— Нет, —
Маленькая девочка вздохнула, но его руку держала крепко.
Глава третья
СОКОЛИНОЕ ЦАРСТВО
Эндри Войланд занялась такой игрой в своей комнате в «Plaza»: выдвинет ящик, посмотрит, что там лежит, возьмет рубашку, чулок, платок и отложит в сторону. Погладит, не зная, что делать. И думает о том, что было, и чувствует, что нечто должно придти. Иногда она внезапно испытывала отвращение к себе и ко всему, что ей предстояло сделать с собой. Так, вероятно, гусеница сама себе становится противной, когда чувствует у себя появление крыльев.
Увидев свой костюм для верховой езды, она рассмеялась. Чего ради притащила она его с собой из Гринвич-Виллиджа? До весны она уже не сможет ездить в Парке, а тогда — давно уже будет в Европе. Там она, конечно, его не наденет. Если ей и суждено когда-либо сидеть на коне, то не в таком костюме. Она бросила на стул костюм, шляпу, сапожки. Позвала горничную.
— Возьмите это, — сказала она, — мне это уже не нужно!
Девушка посмотрела на нее с удивлением:
— Возьмите, — повторила она. — Я дарю вам.
Вы можете это продать.
Девушка сложила все аккуратно и унесла, забыв только хлыст. Эндри взяла его в руку, свистнула по воздуху, описав круг снизу вверх, как это делала когда-то бабушка, графиня Роберта, владелица замка и земли Войланд, вотчинница Цюльпиха и Краненбурга на Рейне! Вполголоса произнесла эти слова: как они звучат! Она, она — всего лишь Эндри Войланд, и больше ничего!
Теперь, когда снова Войланд взял в свои руки мужчина — ее зять, этот капитан фрегата из Баварии, имени которого она не знала, — он получит эти красивые титулы.
Конечно, Германия — уже республика, и ничего этого больше нет, но в Войланде все это будет. Бабушка это постепенно устроит. Она попросит нассауских властелинов или пустит в ход дружеское расположение ее люксембургского высочества либо голландской королевы.
А если бы было иначе! Если бы она дождалась кузена Яна, вышла за него замуж даже против его воли? Тогда, понятно, все эти титулы стояли бы на ее визитной карточке… Прибавлено было бы и его имя: Олислягерс. Но на него никто бы не обратил внимания. Боже! Дважды она была замужем. Носила две другие фамилии — и выбросила их вместе с мужьями. Осталась чем была и чем навсегда останется: Эндри Войланд.
Нет, нет, не навсегда. Уже скоро она не будет… Войланд — да, но…
И она подумала: теперь Ахиллес, наряженный девушкой, прощается с дочерями Ликомеда.
В замке Войланд была большая зала с брабантскими гобеленами, вытканными по рисункам Рубенса. Везде царили его тела. Богини и полубоги, герои и центавры — все было насыщено нидерландской силой. А краски!
Сюда ее водила бабушка и рассказывала ей все эти истории про богов и героев. Там был и Ахиллес, переряженный девочкой, укрытый матерью среди семи дочерей Лнкомеда, чтобы его не взяли на войну, где ему предстояло погибнуть. Все восемь были совсем как девочки, и нельзя было среди них отличить мальчика. Когда Эндри подвела к гобелену свою Петронеллу, та не смогла разобрать, какая из девочек — Ахиллес.