Сочинения в двух томах
Шрифт:
Слушай же, что я скажу, бесстыдник!
Как с отцом твоим опосле свадьбы
Мы одни осталися в светелке,
Стал ко мне родитель твой ласкаться,
От него я стала борониться
И молила звать меня сестрицей
И со мною жить, как брат с сестрою.
Не охотник был шутить покойник:
Он мне дело говорит,
Он — ласкаться, а я пуще плакать;
Догадался, был умен, голубчик,
Что на бабью дурь господь дал плетку!
Перестала звать его я братцем
И всегда за то скажу спасибо.
Берегу с тех пор я эту плетку,
Передам сейчас же, только
Не тебе, сынок, а уж невестке».
Не прошло после этого недели,
Расцветать Вукоманиха стала.
Заиграл в лице у ней румянец,
Целый день и шутит и хохочет.
Не прошло и году — Вукоману
Родила она сынишку Яна.
Был такой веселый, славный мальчик,
Видом схож был с дедом, да и нравом,
И по деду так и назван Яном.
<1860>
<ИЗ «СЕРБСКИХ ПЕСЕН»>
Высоко, под самым синим небом,
Пролетали малые три птички,
И у каждой было по вещичке:
У одной то был — пшеничный колос,
У другой был — листик виноградный,
А у третьей — здравье и веселье.
У которой колос был пшеничный,
Та садилась на зеленом поле, —
Во всё поле выросла пшеница;
У которой лист был виноградный,
Та садилась на высоку гору —
Вся гора покрылась виноградом;
Что несла же здравье и веселье —
Та садилась за трапезу нашу —
Чтоб мы были веселы и здравы.
1860-е годы
ДРУГУ ИЛЬЕ ИЛЬИЧУ
Илья Ильич! Позволь, пока еще я смею
Гордиться дружбою высокою твоею,
Позволь воспеть звезду всходящую твою!
Покинешь скоро ты друзей своих семью
И потеряешься для
Недосягаемом для бедного поэта!
Позволь мне хоть сказать, как я люблю тебя,
Как мил ты мне, когда, гаванский дым клубя,
Прихлебывая, пьешь ликер ты благовонный
Иль сельтерской водой клико остепененный;
И в этот сладкий час, между еды и карт,
В бюрократический приходишь вдруг азарт,
И перестроивать, с верхов до основанья,
Всё заново начнешь общественное зданье!
О, как мы слушаем! Как наш ученый Шмит —
Сей нигилистов бич — от счастия пыхтит!
А юный правовед — сей баловень фортуны, —
Как будто ловит он речей твоих перуны
И прячет их в карман, чтоб ими, может быть,
В бумагах деловых эффектно погромить!
А Петр Петрович! Тит Фомич! И я-то, грешный, —
Мы таем, учимся, и — верь — не безуспешно!
Какие новые пружины и винты
В гражданский механизм искусно вводишь ты!
Какой из рук твоих, в жизнь дикого народа,
Ручной голубкою влетела бы свобода!
Я слушаю, лежу спокойно на софе
И вижу, что и я, в особенной графе,
В теории твоей стою, и так же точно
Все — пирамидою, осмысленно и прочно
Сложились шестьдесят мильонов русских душ!
И как мы все цветем! О, богом данный муж!
У всех одна лишь мысль, все трудимся мы вместе,
Чтоб всё, что ты завел, стояло век на месте.
Не только старики, — ты счастьем всех смирил,
Всех! Даже молодежь ты так переродил,
Что исчезает в ней уж в школе пыл и ярость,
И прыгает она из детства прямо в старость...
Мне даже кажется, что стали наезжать
Уж немцы к нам твое созданье изучать,
Дивясь, какой судьбой на «свинской» почве русской
Вдруг стало пахнуть всё идиллией французской!
Конечно, иногда меня смущает тут
Одно сомнение: народец русский — плут!
Не спорит никогда, но всюду — как по стачке,
Как в яму спустит вдруг, глядишь, поодиначке,