Сочинения в двух томах

Майков Аполлон Николаевич

Работе Майкова над драматическим циклом предшествовало и сопутствовало серьезное изучение важнейших источников и исторических сочинений, относящихся к интересовавшей его эпохе. В биографических заметках второй половины 1850-х годов он писал: «Изучение философских систем породило «Три смерти», пьесу, которая писалась долю, или, лучше сказать, за которую я принимался несколько раз, обделывая то одно, то другое лицо, смотря по тому, находился ли я под влиянием стоицизма или эпикуреизма» (Ежегодник, 1975, с. 80). С другой стороны, замечал автор в письме к С. С. Дудышкину от 19 мая 1858 г., «...я не мог этих философов заставить остаться отвлеченными идеями, — в каждом из них сказывается человек, несмотря на то, что у каждого в голове теория; Лукан — малодушный мальчик, который, по восприимчивой натуре, в минуту может быть героем; Сенека все-таки вышел стариком и падает перед сомнением в своем призвании; Люций тоже иногда выходит из себя» (Ежегодник, 1975, с. 108). В набросках предисловия к «Трем смертям» поэт дает истолкование того периода истории, к которому относится его произведение, и характеризует главных действующих лиц драматического действия: «Всякому ясно, что эта пьеса представляет три взгляда на жизнь людей древнего мира, в эту эпоху уже быстро катившегося к своему падению <...> Сам этот эпикуреец более по имени эпикуреец, или представитель эпикурейцев последних

времен Рима, когда они далеко ушли от учения своего основателя <...> Они в эти времена скорее были скептики в своих метафизических понятиях, и из доктрин учителя сохранили только любовь к наслаждениям земными благами <...> Сенека представляет противуположную сторону — твердое убеждение в своей философии — и страдание оттого, что она отвергнута миром, и оттого, что он чувствует бессилие человека спасти мир без непосредственной помощи божества. Лукан — молодой человек, избалованный счастьем, увлекающийся минутой. Спасти жизнь — его главная цель. Оттого такая непоследовательность в его мыслях: то он стращает возмутить Рим, то рвется у ног Нерона испросить прощение. Геройский конец женщины вдохновляет его — и он умер героем. В изложенных мною общих чертах я строго старался соблюсти историческую верность. Характер эпохи, картина общества, характер каждого лица — вот черты, от которых уклониться было бы грех. Что же до фактической верности — то перед нею я сильно погрешил: впрочем, кто хочет знать историю, тот обратится к Тациту, а не к моей пьесе, которая не более как поэтическое воспроизведение в картине духа эпохи». Как видно из незаконченных примеч. Майкова к драме, он собирался специально оговорить наиболее существенные отступления от исторических фактов, как, например, сцена смерти Сенеки, В «Трех смертях» можно отметить и ряд других эпизодов, восходящих к сочинениям историков, но переданных с некоторыми изменениями. Таков, например, рассказ Лукана о поэтическом состязании с Нероном или Ученика — об Эпихариде. Драма была закончена, по-видимому, в конце 1851 г. Ее первоначальная редакция под загл. «Выбор смерти», значительно более острая с политической точки зрения, чем окончательная, по цензурным условиям не могла быть ни поставлена, ни напечатана, распространялась в списках и воспринималась как протест против тирании, как выступление в защиту свободы личности и свободы слова. «Майков написал превосходное стихотворение «Выбор смерти»... — писал П. А. Плетнев Я. К. Гроту 29 сентября 1851 г. — Это что-то небывалое в новейшей поэзии нашей» (Переписка Я. К. Грота с П. А. Плетневым, т. 3, Пб., 1896, с. 559). «Оба новые стихотворения свои, — продолжал он 31 октября того же года, — Майков читал у меня сам: одно «Выбор смерти», а другое «Савонарола» <...> Только теперь и думать нельзя о напечатании: цензура покамест похожа на удава, который инстинктивно бросается душить все, что дышит» (Там же, с. 560). 19 ноября того же года Плетнев писал М. П. Погодину: «О печатании новых стихотворений Майкова при нынешней цензуре нечего и думать, хотя в них ничего нет, кроме высокой и прекрасной исторической истины» (ГБЛ). «Весело думать — и почти не верится, — писал Г. П. Данилевский Погодину 26 декабря 1851 г., — что в наше время еще являются такие произведения, как «Свои люди — сочтемся!» и «Выбор смерти»!» (Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. XI, СПб., 1897, с. 414). В декабре 1854 г. драма была разыграна в доме архитектора А. Штакеншнейдера, причем Сенеку играл автор, Лукана — поэт В. Г. Бенедиктов, Люция — домашний учитель рисования Н. О. Осипов (Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 44). Современники и в дальнейшем высоко оценивали «Три смерти». «С новым удовольствием прочел я лучшее поэтическое произведение нашего времени в октябрьской Библиотеке <для чтения>, — писал Майкову 27 ноября 1857 г. известный публицист П. Л. Лавров, — и с нетерпением ожидаю появления полного собрания стихотворений не только первого, но и единственного нашего объективного поэта» («Литературный архив», т. 2, М.-Л., 1940, с, 285). В «Трех смертях» «мы не можем не признать венца всей майковской деятельности...» — утверждал в 1859 г. критик А. В. Дружинин (А. В. Дружинин. Собр. соч. в 8 тт., Пб., 1865-1867, т. 7, с. 513). В 1861 г. Д. И. Писарев назвал «Три смерти» в числе лучших произведений Майкова (Д. И. Писарев. Собр. соч. в 4 тт., М.-Л., 1955-1956, т. 1, с. 196). М. Горький рекомендовал включить драму «Три смерти» в один из сборников русской поэзии, выпускавшихся издательством 3, И. Гржебина.

Николай Аполлонович Майков (1796-1873) — отец поэта. «Посланье к смерти» — оригинальное стих. Майкова. В черновых тетрадях поэта сохранился его набросок (др. ред., с датой: 1851. Ноябрь). Как волки, щелкают зубами! — К этому стих, в «Библиотеке для чтения» примеч. автора: «Здесь Люций пародирует насмешки Лукиана над языческими богами — черта, показывающая лучше всего падение веры в древнюю мифологию в римском мире». Ну, Рим! тебе волчица — мать и т. д. — По преданию, Рим был основан братьями-близнецами Ромулом и Ремом, которых нашла в лесу и выкормила своим молоком волчица. Иные люди в мир пришли. — Эту мысль Майков комментировал следующим образом: «Имелося в виду предание о знакомстве Сенеки с апостолом Павлом» (см. Ф. Д. Батюшков. «Два мира». Трагедия А. Н. Майкова — В его кн.: Критические очерки и заметки, т. 1, СПб., <1900>, с. 65). Речь идет о легенде, распространявшейся в средние века католической церковью, которая высоко ставила учение Сенеки. Горацианское вино — фалернское, воспетое в одах Горация.

Странник. Впервые — «Русский вестник», 1867, No 1, с. 20 с подзаг. «Первая часть поэмы «Жаждущий» и послесловием автора. В журнальных примечаниях к «Страннику» Майков писал: «Бегуны, иначе странники, иначе сопелковское согласие (по селу Сопелкам Ярославского уезда, где их корень) — так называется одна беспоповщинская секта, составляющая крайнюю точку отрицания в расколе <...> Бегун должен все оставить, разорвать все общественные и семейные связи и жить токмо как «Христов человек». Это воззрение высказывает мой странник...». Здесь же указаны источники поэмы: «Исторические очерки поповщины» П. Мельникова (ч. 1, М., 1864), «Рассказы из истории старообрядства» С. Максимова (СПб., 1861), «Песни, собранные П. В. Киреевским» (вып. 4, М., 1862, с. CXVIII-CXXXI), сочинения историка раскола и ортодоксального критика старообрядчества Н. И. Субботина и др.

Взяв в «основание» своей «сцены» повесть П. И. Мельникова (псевд. Андрей Печерский, 1818-1883) «Гриша», Майков не сохранил целого ряда бытовых ее сцен, эпизодов «искушения» Гриши любовной страстью, но усилил драматический эффект окончания «Странника», введя сцену поджога дома, отсутствующую в повести Мельникова,

Характеризуя круг интересов и речь своих героев, Майков использует также литературное наследие протопопа Аввакума и библейские тексты. Такого рода заимствования, в том числе и точные цитаты, специально не комментируются.

Впервые Майков читал «Странника» на Карамзинском вечере 3 декабря 1866 г. (см.: Е. А. Штакеншнейдер. Дневник и записки, М.-Л., 1934, с. 347-348).

Произведение получило высокую оценку Ф. М. Достоевского: «А. Н. Майков написал драматическую сцену, в стихах <...> Это произведение можно назвать, безо всякого колебания, chef d'oevre'ом из «сего того, что он написал <...> Я слышал ее на разных чтениях (в домах) и не устаю слушать, но каждый раз открываю новое и новое. Все в восторге» («Литературное наследство», т. 86, М., 1973, с. 130).

На правиле стоит... — т. е. молится. Евфимий (ум. 1792) — основатель (в последней четверти XVIII в.) секты бегунов, или странников; ему принадлежит «Цветник десятословный». Аввакум (1620 или 1621-1682) — протопоп, один из основателей старообрядчества, выдающийся писатель своего времени, написавший ряд религиозно-полемических сочинений — «посланий». Был предан анафеме, сослан в Пустозерский острог, сожжен в деревянном срубе по царскому указу. «...Все приводимые мною места из Аввакума и др., — писал Майков в наброске предисловия к «Страннику», — суть почти только парафраз подлинника, с сохранением в стихах его духа и колорита». Един с блистанием на митре и т. д. — патриарх Никон, см. о нем примеч. к стих. «Стрелецкое сказание о царевне Софье Алексеевне», т. 1, с. 555. Раскольничьи легенды приписывают ему разные кощунственные поступки. Андрей Денисов (1664-1730) — один из руководителей раскола, занимался торговлей; стремясь обеспечить процветание старообрядческих общин, он проявлял дипломатическую гибкость в отношениях со светской властью. Иона (ум. 1461), Алексей (между 1293 и 1298-1378) — московские митрополиты, строгие блюстители церковного обряда. Под большие // Колокола пойдете — т. е. отречетесь от старообрядчества. Савватий (XVII в.) — монах, один из первых руководителей раскола. Гурий (XVII в.) — монах Соловецкого монастыря, старообрядец. Бурю // На озере Генисаретском словом // Утишил... — Речь идет о «чуде», будто бы свершенном Христом. Лабы, когда судить живым и мертвым и т. д. — Речь идет о Страшном суде (Евангелие). «Батыева тропа» — расположена за Волгой, возле Городца. По этой тропе предатели провели войска хана в город (см.: А. Филатов. Художник из города. — В кн.: Отчий дом, М., 1978, с. 190).

Из Апокалипсиса. Впервые — «Русский вестник», 1868, No 4, с. 560. Печатается по тексту: Стихотворения А. Н. Майкова в трех частях, ч. 3, СПб., 1872, с. 1. Перевод Откровения Иоанна, или Апокалипсиса (гл. IV-X). Вторая и третья строки перевода — из гл. I, 10-15. Последняя строка перевода — гл. X, 6. Перевод завершен не позже 7 марта 1868 (см.: Ф. М. Достоевский. Письма, тт. 1-4, М.-Л., 1928-1959, т. 2, с. 416). В автографе вступительной заметки к переводу (архив поэта) Майков, характеризуя памятник как «чудную книгу», рассматривает ее «со стороны той высокой поэзии, которою она исполнена...» Срои переводческие принципы он излагает в опубликованном предисловии (Стихотворения А. Н. Майкова в трех частях, ч. 3, СПб., 1872, с. 253): «Я старался передать подлинник почти подстрочно, придерживаясь более греческого текста, но вместе с тем сохраняя обаяние той прелести языка, которая разлита в нашем церковно-славянском переводе...», исполненном, по словам Майкова, красоты и силы». Известен отзыв Ф. М. Достоевского о работе Майкова: «Ваш перевод Апокалипсиса, — писал он поэту 18 (30) мая 1868 г., — великолепен, но жаль, что не все» (Ф. М. Достоевский. Письма, т. 2, с. 118).

Пульчинелль. Впервые — «Заря», 1872, No 1, с. 155, с датой: 1860 и с подзаг,: («На мотив одного из рассказов Андерсена в его «Was der Mond erzahlt...»). Печ. по тексту: А. Н. Maйков. Полн. собр. соч., т. 2, СПб., 1884, с. 387, с восстановлением пропущенной строки («Во всей своей красе, во всем величьи») по автографу. В подзаг. первой публикации имеется в виду глава «Шестнадцатый вечер» из книги Г. X. Андерсена «О чем рассказал месяц» (другое название — «Картинки в рассказах», СПб., 1875, с, 50-55). Майордом — здесь в значении мажордом.

Княжна***. Впервые — «Русский вестник», 1878, No 1, с. 72. В настоящем издании поэма датирована по архивным материалам. Создавая «Княжну ***», Майков шел от замысла остросатирической поэмы, обличающей крепостнический и антинародный характер взглядов главной героини, к трагедии, в героине которой, по его словам, «олицетворена» «прошлая жизнь наша, т. е. высшего общества, порвавшего духовное единство с народом. Но это общество все еще связано с народом историей и — крепостным правом. Оно все еще хранитель исторического предания, хоть по инерции, но все идет по пути исторического призвания России. От этого оно имеет свои пороки и вместе доблести, при измене духу, все-таки славные воспоминания, участие в создании величия России, хотя бы политического и военного. Но это период законченный...» («Мысли о толках, порожденных «Княжной»» — архивная заметка). «Женя, — писал он там же, — думает начать новую жизнь. Наше либеральное общество, мои критики, думают, что с Женею — начало нового периода. Не отрицая, но даже признавая, что принципы, выводимые Женей и ее поколением, стремление к правде и погубило, обличив, ложь старой жизни, я все-таки далек от того, чтобы в Жене видеть зарю новой жизни России». В декабре 1876 г., за год до первой публикации «Княжны ***», Майков писал О. Ф. Миллеру, высказавшему ряд критических замечаний по авторской рукописи: «Я такого мнения: без трагического не может быть никакого хорошего рассказа, каков бы ни был его тон. Даже высшая степень комизма — есть трагическое. Посему, представляя Вам небольшой рассказ, действительно с трагическими мотивами, <...> я Вам дал очень много; а если за ним открывается еще далекий фон и над ним широкий горизонт и если Вы это почувствовали, поэт может быть доволен собой. Необходимое условие всякого хорошего произведения — чтобы лица были видны. Я удивляюсь, что Вы моих лиц не видите! Генерал-аншеф, княжна, Женя — один род, в них фамильная черта, но век иной. <...> Не говорю уже о том, как все лица рисуются из их языка. Я сам чувствую, что в этой поэме в малом дано очень много, и притом все сконцентрированное, не размазанное. <...> Теперь о гоне. Вы говорите, его нет. А я вижу его и чувствую. Во-первых, иронию: она относится к свету (le monde); где салонный свет — там ирония, где натура, где живое — естественно, тон сочувственный, и выходило это само собой, без премедитации» (Ежегодник, 1978, с. 190-191). В набросках и черновых редакциях «Эпилога» или «Post Scriptum'a», которыми Майков первоначально намеревался завершить поэму, он хотел сделать молодую героиню — Женю сестрой милосердия на русско-турецкой войне 1877-1878 гг., приобщив ее, таким образом, к судьбам народа и России. Впрочем, он предвидел и другие повороты в ее жизни:

И что ж? Конец рассказу моему?

Конец. А что ж о Жени — бедной Жени?

Что сталось с ней? Иль — канула во тьму?

Иль жертвою погибельных учений

В Сибирь попала наконец, в тюрьму?

Иль — мало ли бывает превращений —

Со старой нянькой «грех свой замолить»

К святым местам ушла?.. Всё может быть!

И так и эдак — торная дорога!