Сочинения в двух томах
Шрифт:
Сей повсеместной, всемогущей п премудрой силы действие называется тайным законом, правлением или царством, по всему материалу разлитым бесконечно и безвременно, сиречь нельзя о ней спросить, когда она началась — она всегда была, пли пока она будет — она всегда будет, или до какого места простирается — она всегда везде есть. «На что ты, — говорит бог Мойсею, — спрашиваешь об пмени моем, если можешь сквозь материальный мрак прозреть то, что всегда везде было, будет и есть — вот мое имя и естество». Имя в естестве, а оно в имени; одно другого не разнится; то ж одно и другое — оба вечны. Кто веры оком чрез мрак меня видит, тот и имя мое знает, а кто ищет о моем знать имени, тот, конечно, не знает меня и мое имя — все то одно; имя мое и я — одно. Я тот, что есть. Я есмь сущий. Если кто знает бога, чем не есть,
329
Хлеб (греч., лат.). — 320.
Григорий. Долго ли вам спорить? Возвратимся к нашему разговору.
Ермолай. О чем разговор?
Яков. О том, в чем состоит счастие.
Григорий. Премилосерднейшая мать наша натура и отец всякой утехи всякому без выбору дыханию открыл путь к счастию.
Яков. Доволен ли ты сим мнением?
Афанасий. Теперь доволен.
Григорий. Но то беда, что не ищем знать, в чем оно точно имеет свое поселение. Хватаемся и беремся за то, как за твердое наше основание, что одним только хорошим прикрылось видом. Источником несчастпя есть нам наше бессоветие; оно-то нас пленяет, представляя горькое сладким, а сладкое горьким. Но сего б не было, если бы мы сами с собою посоветовались. Порассудпмся, друзья мои, и справимся, к доброму делу приниматься никогда не поздно. Поищем, в чем твердость наша. Подумаем, таковая дума есть та самая сладчайшая богу молпт- ва. Скажите мне, что такое для вас лучше всего? Если то сыщете, тогда и найдете и счастие точное; в то время до него и добраться можно.
Ермолай. Для меня кажется лучше все то, если быть во всем довольным.
Григорий. Скажи яснее!
Ермолай. На деньги, на землю, на здоровье, на людей и на все, что только ни есть на свете.
Яков. Чего ты засмеялся?
Афанасий. От радости, что случился дурачеству моему товарищ. Сей так же быть желает: горбатым, как верблюд; брюхатым, как кит; носатым, как крокодил; пригожим, как хорт; аппетитным, как кабан, и прочее.
Григорий. Богословские уста, а не богословское сердце. Хорошо ты говоришь о боге, а желаешь нелепого. Не погневайся, друг мой, на мое чистосердечие. Представь себе бесчисленное число тех, которым никогда не видать изобилия: в образе больных и престарелых приведи на память всех нескладным телом рожденных. Не- ужель ты думаешь, что премилосердная и попечительная мать наша натура затворила им двери к счастию, сделавшись для них мачехою? Ах, пожалуй, не стесняй мне премудрого сего промысла в узкие пределы, не клевещи на всемогущее ее милосердие. Она для всякого дыхания добра, не для некоторых выборных из одного только человеческого рода; она рачительнейшим своим промыслом все то изготовила, без чего не может совершиться последнего червяка счастие, а если чего недостает, то, конечно, лишнего. Очей не имеет крот, но что ж ему? Птицы не знают корабельного строения — не надобно, а кому надобно — знает, лилия не знает фабрик, она и без них красна. Оставь же, друг мой, сие клеветливое на родную мать нашу прошение.
Ермолай. Я не клевещу и не подаю на нее челобитной.
Григорий. Ты клевещешь на ее милосердие.
Ермолай. Сохрани меня бог, я на бога не клевещу.
Григорий. Как не клевещешь? Сколько тысяч людей, лишенных того, чего ты желаешь?
Ермолай. Без числа, так что же?
Григорий. Удивительный человек! Так бог, по твоему определению, есть не милосердный?
Ермолай. Для чего?
Григорий. Для того, что затворил им
Ермолай. Так до чего ж мы теперь договорились?
Г р иг о р и й. До того, что или ты с твоим желанием глуп, пли господь не милосердный.
Ермолай. Не дай бог сего говорить.
Григорий. Почему знаешь, что получение твоего желания тебя осчастливит? Справься, сколько тысяч людей оное погубило? До коих пороков не приводит здравие с изобилием? Целые республики через оное пропали. Как Же ты изобилия желаешь, как счастия? Счастие несчастливыми не делает. Не видишь ли и теперь, сколь многих изобилие, как наводнение всемирного потопа, пожерло, а души их чрезмерными затеями, как мельничные камни, сами себя снедая, без зерна крутятся? Божпе милосердие, конечно бы, осыпало тебя изобилием, если б оно было тебе падобное; а теперь выброси из душп сие желание: оно совсем смердит родным мирским квасом…
Григорий. Да еще квасом прескверным, мирским, исполненным червей неусыпаемых, день и ночь умерщвляющих душу, и, как Соломон сказывает: вода глубока и чиста — совет в сердце мужа, так и я говорю, что квас прескверный, мирской — желание в сердце твоем. «Дал ты веселие в сердце моем», — Давид поет. А я скажу: «Взял ты смятение в сердце твоем».
Е р м о л а й. Почему желание светское?
Григорий. Потому что общее.
Е р м о л а й. Для чего же оно общее?
Григорий. Потому, что просмерделось и везде оно есть. Где ты мне сыщешь душу, не напоенную квасом сим? Кто не желает честей, сребра, волостей? Вот тебе источник ропота, жалоб, печалей, вражд, тяжеб, грабле- ний, воровства, всех машпн, крючков и хитростей. Из сего родника родятся измены, бунты, похищения, падения государств и всех несчастий бездна. «Господи, — говорит Петр святой в «Деяниях», — пусть ничто скверное не войдет в уста мои». На нашем языке скверное, а на эллинском лежит xoivov, то есть общее — все то одно: общее, мирское, скверное. Мирское мнение не есть то в сердце мужа чистая вода, но болото — xoivov, coenum — свиньям и бесам водворение. Кто им на сердце столь глубоко напечатлел сей кривой путь к счастию? Конечно, отец тьмы.
Сию тайную мрачного царства славу друг от друга приемля, заблуждают от славы света божпего, ведущего в истинное счастие, водимые засеянным мирских похотей духом, не вникнув в недра сладчайшей пстпны. А сие их заблуждение, сказать Иеремипнымп словами, написано на ногте адамантовом, на самом роге алтарей их. Откуда проистекают все речи п дело, так что сего началородного рукописания ни стереть, ни вырезать, ни разодрать невозможно, если не постарается сам о себе вседушно человек с богом, в Павле глаголющим: «Не наша брань…»
Препояшп же, о человек, чресла твои истинные, вооружись против сего твоего злобного мнения. На что тебе засматриваться на манеры мирские? Ведь ты знаешь, что истина всегда в малолюдном числе просвещенных божиих человеков царствовала и царствует, а мир сей принять не может. Собери перед себя из всех живописцев и архитекторов и узнаешь, что живописная истина не во многих местах обитает, а самую большую их толпу посело невежество и неискусство.
Ермолай. Так сам ты скажи, в чем состоит истинное счастие?
Григорий. Первее узнай все то, в чем оно не состоит, а перешарив пустые закоулки, скорее доберешься туда, где оно обитает.
Яков. А без свечи по темным углам — как ему искать?
Григорий. Вот тебе свеча: премилосерднейший отец наш всем открыл путь к счастию. Сим каменем искушай золото п серебро, чистое ли?
Афанасий. А что ж, если кто испытывать не искусен?
Грпгорпй. Вот так испытывай! Можно ли всем людям быть живописцами и архитекторами?
А ф а п а с и й. Нпкак нельзя, вздор нелепый.
Грпгорпй. Так не тут же счастие. Видишь, что к сему не всякому путь открыт.
Афанасий. Как не может все тело быть оком, так сему не бывать никогда.
Грпгорпй. Можно ли быть всем изобильными или чиновными, дюжими пли пригожими, можно ли поместиться во Франции, можно ли в одном веке родиться? Нельзя нпкак! Видите, что родное счастие не в знатном чине, не в теле дарования, не в красной стране, не в славном веке, не в высоких науках, не в богатом изобилии.
Афанасий. Разве ж в знатном чине и в веселой стороне нельзя быть счастливым?