Сочинения в двух томах
Шрифт:
Потом велел их ангелам своим отвести во врачебный дом. Тут они, через целые шесть дней принимая рвотное, в седьмой день совершенно успокоились от всех болезней своих, а вместо горести на одном сердце написано было сие: «Да будет воля твоя»; на другом: «Праведен ты, господи, и правы суды твои»; на третьем: «Веровал Авраам богу…»; на четвертом: «Благословлю господа на всякое время…»; на пятом: «О всем благодарите…»
В то время вся Вселенная, с несказанным весельем и согласием плещущая руками, воскликнула сию Исаину песнь: «И будет бог твой с тобою присно, и насытишься, как желает душа твоя, и кости твои утучнеют и будут, как сад напоенный и как источник, ему же не оскудеет вода, и кости твои прозябнут, как трава, и разрастутся, и наследят роды родов». Сию песнь все до единого жители столь сладко и громко запели, что и в сем мире сердечное ухо мое слышит ее.
Афанасий. Знаю, куда говоришь. А какое рвотное лекарство принимали они?
Григорий. Спирт.
Афанаспй. Как сей спирт зовется?
Григорий. Евхаристия.
Афанасий.
Григорий. Бедняк! Доселе не знаешь, что царский врачебный дом есть святейшая Библия. Там аптека, там больница горняя и ангелы, а внутри тебя сам арихиатор [336] . В сню-то больничную горницу иерихонского несчастливца привозит человеколюбивый самарянин. В сем одном доме можешь сыскать врачевство и для искоренения сердца твоего ядовитых и мучительных неприятелей, о которых написано: «Враги человеку домашние его». Враги твои суть собственные твоп мнения, воцарившиеся в сердце твоем и всеминутно оное мучащие, шепотники, клеветники и противники божие, хулящие непрестанно владычное в мире управление и древнейшие законы обновить покушающиеся, сами себя во тьме и согласников своих вечно мучащие, видя, что правление прпроды во всем не по бесноватым их желаниям, нп по омраченным понятиям, но по высочайшим отца нашего советам вчера, и днесь, и вовеки свято продолжается. Сии-то неразумеюще хулят распоряжение кругов небесных, охуждают качество земель, порочат изваяние премудрой божией десницы в зверях, деревьях, горах, реках и травах: нпчем не довольны; по их несчастному и смешному понятию, не надобно в мире ни ночи, нп зимы, нп старости, нп труда, нп голоду, ни жажды, ни болезней, а паче всего смертп. К чему она? Ах, бедное наше знаньпце и понятьпце. Думаю, не хуже бы мы управляли машиною мирскою, как беззаконно воспитанный сын отческим домом. Откуда спи бесы вселились в сердца нашп? Не легион ли пх в нас? Но мы сами занесли сию началородную тьму с собою, родившись с нею.
336
Архиатор — верховный врач (греч.). — 337.
Афанасий. Почему ты мнения называешь бесами?
Григорий. А как же пх назовешь?
Афанаспй. Я не знаю.
Григорий. Так я знаю! Бес эллинским языком называется Sai[x6viov.
Афанасий. Так что ж?
Григорий. То, что SaijiovioN — значпт знаньпце или разуменьице, а — знающий плп разумеющий.
Так прошу простить, что маленьким бескам отдал я фамилию великого беса.
JI о п г и н. Неграмотный Марко, — выслушайте басенку, — добрался до рая. Вышел Петр святой с ключами и, отворяя ему райские двери, спрашивает: «Учился ли ты священных языков?» «Никак», — отвечал простак. «Был ли в академиях?» — «Никогда, отче святой» — «Читал ли древних богословов книги?» — «Не читал: я аза в глаза не знаю» — «Кто ж тебя направил на путь мпра?» — «Меня направили три регулки [337] » — «Какие три регул- ки?» — «А вот они. 1–я сия: «Все то доброе, что определено и святым людям», 2–я: «Все то невелико, что получают и беззаконники», 3–я: «Чего себе не хочешь, другому не желай». 1–я и 2–я — домашние, и я сам пх надумал, а 3–я есть апостольский закон, для всех языков данный. 1–я родила во мне терпение Иова и благодарность; 2–я дарила свободою всех мпрскпх вожделений; 3–я примирила меня со внутренним моим господином».
337
Правила (лат., польск.). — 338.
Апостол, взглянув на него просвященным, как солнце, лицом, сказал: «О благословенная и благодарная душа! Войдп в обитель отца твоего небесного и веселись вечно; мало ты кушал, а много сыт» [338] .
Яков. Не разум от книг, по кнпгп от разума родились. Кто чистыми размышлениями в истине очистил свой разум, тот подобен рачительному хозяину, источник чистой воды живой в доме своем вырывшему, как написано: «Вода глубока — совет в сердце мужа. Сын, лей воды из твоих сосудов». В то время, немножко с книг откушав, может много пользоваться, как написано об осененном с небес Павле: «И приняв ппщу, укрепился». Таков-то есть и сей Марко; он пз числа посвящаемых богу скотов, жванпе отрыгающих. «Святи их во истине твоей…» Мало кушал, много жевал и пз маленькой суммы пли искры размножил пламень, Вселенную объемлющий. Не много ли мы его больше знаем? Сколько мы набросали в наш желудок священных слов? А какая польза? Только засорили. Ах, бедная ты жена кровоточивая со слабым желудком! Вот чего наделали вредные мокроты, змием апо- калпптпчным изблеванные, от которых Соломон сына своего отвлекает: «От чужих же источников да не пьешь».
338
Этот повествовательный пример, по–видимому, является вымыслом самого Сковороды, хотя в некотором смысле и связан с апокрифическим сюжетом о человеке перед вратами рая. Название этой притчи и служило одним пз доказательств того, что упоминающийся в письмах диалог «Неграмотный Марко»
Как же можно такому горькпх вод исполненному сердцу вместить мир божий — здравие, радованпе, жизнь душевную? Сыщем прежде внутри нас искру истины бо- жией, а она, осенив нашу тьму, пошлет нас к священным вод библейских Сплоамам, до которых зовет пророк: «Умойтесь; отнимите лукавствпе от душ ваших». Вот тебе рвотное! Не житие ли наше есть брань? Но со змииными ли мнениями нам нужно бороться? Не есть ли та Павлова благороднейшая баталпя, о которой: «Не наша брань к плоти и крови…» Мненпе и совет есть семя и начало. Спя глава гнездится в сердце. Что ж, если сия глава змиина? Если сие семя и царство злое? Какого мира надеяться в сердце от тпрана: он, человекоубийца, искони наблюдает, стережет, любит и владеет тьмою.
И если таковое горькое мнений море наполнило сердце и пожерла злая глубина душу, то какого там надеяться света, где горя тьма? Какого веселья и сладости, где нет света? Какого мира, где нет жизни и веселья? Какая жизнь и мир, если пет бога? Что за бог, если нет духа истины и духа владыки? Какой дух истины, если не мысли невещественные и сердце чистое? Что за чистое, если не вечное, как написано: «Помышления его в род и род»? Как же вечное, если на вещество засмотрелось? Как же не засмотрелось, если почитает оное? Как же не почитает, если надеется на оное? Как же не надеется, если тужит о разрешении праха? Не се ли есть иметь такое сердце: «Увидел: как пепел, сердце их, и прельщаются, и ни один не сможет избавить душу свою»? Не се ли есть грехопадение и заблуждение от бога в сторону праха идолочестия? Не се ли есть глава змпина, о которой писано: «Тот сотрет твою главу»? Слушай, Ермолай! Вот как должно восходить на гору мира: принимай рвотное, очищай сердце, выблюй застарелые мнения и не возвращайся на блевотину. Пей чистую воду, новых советов воду во все дни.
Се-то есть переходить от подлости на гору, от горести в сладость, от смерти в жизнь, от свиньих луж к горным источникам оленьим и сайгачным. Пей дотоль, пока реки от чрева твоего потекут воды живой, утоляющей несчастнейшую жажду, то есть несытость, неудовольствие — зависть, вожделепие, скуку, ропот, тоску, страх, горесть, раскаяние и прочие бесовских голов жала, душу всю вместе умерщвляющие. Пей дотоль, пока запоешь: «Душа наша, как птица, избавится… перейдет воду непостоянную»; «благословен господь, который не дал нас в добычу зубам их»; пока утешишься с Аввакумом, поя: «Вложил ты в головы беззаконных смерть, я же о господе возрадуюсь, возвеселюсь о боге, спасе моем»; поя с Анною: «Утвердися, сердце мое, о господе…»; поя с Давидом: «Отразился на нас свет лица твоего».
Пресильный и прехитрый есть неприятель застарелое мнение. Трудно, по Евангелию, сего крепкого связать и расхитить сосуды его, когда раз он в сердце возродился. Но что слаще сего труда, возвращающего бесценный покой в сердце наше? Борися день от дня и выгоняй хотя по одному из нутра, поднимайся час от часу на гору храбро, величаясь с Давидом: «Не возвращусь, пока скончаются…» Се-то есть преславнейшая сечь содомо–гоморрская, от которой божественный победитель Авраам возвращается.
Григорий. Живые проживаем, друзья мои, жизнь нашу, да протекают безумные дни наши и минуты.
О всем нужном для течения дней наших промышляем, но первейшее попечение наше пусть будет о мире душевном, сиречь о жизни, здравии и спасении ее. Что нам пользы приобрести целой Вселенной владение, а душу потерять? Что ты в мире сыщешь столь дорогое и полезное, что б заменять отважился за душу твою? Ах, опасно ступаем, чтоб попасть нам войти в покой божий в праздник госпо- ден, по крайнейшей мере в субботу, если не в преблагос- ловенную суббот субботу и в праздников праздник.
Да получив шабаш, хотя от половпны горестнейших трудов увольнить возможем если не осла нашего, то душу пашу и достигнем если не в лето господнее приятное в седьмпжды седьмой или в пятидесятый с апостолами год, когда всеобщее людям и скотам увольнение бывает, то хотя несколько освободим бедную душу от тех трудов: «Доколе положу советы в душе моей, болезни в сердце моем». Глава в человеке всему — сердце человеческое. Отю-то есть самый точный в человеке человек, а прочее все околпца, как учит Иеремия: «Глубоко сердце человеку (паче всех) п человек есть, и кто познает его?» Внемли, пожалуй, глубоко сердце — человек есть… А что ж есть сердце, если не душа? Что есть душа, если не бездонная мыслей бездна? Что есть мысль, если не корень, семя и зерно всей нашей крайней плоти, крови, кожи и прочей наружности? Видишь, что человек, мир сердечный погубивший, погубил. свою главу и свой корень.
И не точный ли он орех, съеденный по зерну своему червями, ничего силы, кроме околицы, не имеющей. До сих-то бедняков господь с таким сожалением у Исаии говорит: «Приступите ко мне, погубившие сердце, сущие далеко от правды…» Мысль есть тайная в телесной нашей машине пружипа, глава и начало всего движения ее, а голове сей вся членов наружность, как обузданный скот, последует, а как пламень и река, так мысль никогда не почивает. Непрерывное стремление ее есть то желание. Огонь угасает, река останавливает, а невещественная и бесстпхийная мысль, носящая на себе грубую бренность, как рпзу мертвую, движение свое прекратить (хотя она в теле, хоть вне тела) никак не сродна ни на одно мгновение и продолжает равпомолнийное свое летанья стремление чрез неограниченные вечности, миллионы бесконечные.