Сочинения в трех книгах. Книга третья. Рассказы. Стихи

– Нет, и не упрашивайте, не стану! – майор Лозанюк решительно провел рукой горизонтально полу на уровне собственного живота. Потом рука на секунду зависла, Лозанюк махнул ею, сказал:

– Эх! Ну разве только пригублю, чуток.

Взял большим и средним

пальцами граненый стакан, наполненный доверху коньяком, оттопырил мизинец, поднес все это к губам и замер.

Локоть ушел в сторону, часть руки от кисти до локтя вытянулась параллельно столешнице, загруженной снедью. Маленький в его ручище двухсотпятидесятиграммовый стакан блеснул донышком с никем не читаемой, выдавленной в стекле надписью, был аккуратно поставлен рядом с тарелкой холодца.

– Прохладненький, – сообщил он Егору Тимофеевичу.

Тот кивнул, выпил и поставил свою стопку рядом с майорской. По запотевшим граням потекли капельки. Стакан и стопка как будто копировали обличие майора и хозяина. Грузного и высокого замначальника военкомата и мелковатого главного инженера рыбозавода Коростелева.

– Григорий… – начала говорить жена хозяина.

– Степанович, – подсказал майор.

– Закусывайте, – жена вздохнула, – Григорий Степанович, на здоровье.

– Благодарствуйте, – сказал замвоенкома, но остался стоять.

– Присаживайтесь, пожалуйста, – снова затараторила женщина.

Майор крякнул, вздохнул, присел на стул. Тот скрипнул и замолк. Замолкли все за столом.

– Так говорите, прибаливает сынок? – сказал зам. райвоенкома.

Жена пожала плечами, глянула на мужа и промолчала.

Егор Тимофеевич покраснел.

– Лечение нынче сложное. Хороших врачей мало. Они дорогого стоят, – продолжил майор, поддел вилкой кусок холодца, плюхнул на свою тарелку, а оттуда переправил в рот. – По себе знаю.

– Сколько? – тут же влезла хозяйка.

Майор укоризненно поглядел на хозяина и покачал головой.

Егор Тимофеевич тоже покачал головой и сказал:

– Катя, ты бы поглядела на кухне, как бы мясо не подгорело.

Та закивала и, пятясь, чтобы не повернуться к гостю спиной, оставила мужчин вдвоем.

– Распустил ты её, – сказал Григорий и показал пальцем на дверной проем.

Хозяин согласно вздохнул. Разлил коньяк, они чокнулись. Выпили. Потом еще раз.

– Хотя в оправданье тебе могу сказать, что моя такая же гадюка. Представляешь, – Григорий от нахлынувшего возмущения развел руки в стороны. – Три года назад возвращаюсь я из госпиталя, а эта гадюка поняла, что денег особых нет, скривила тоненькие свои губёшки и говорит: «Другие из горячих точек с деньгами возвращаются, а ты только со шрамами».

– Ни хрена себе, – опешил возмущенный Егор, – а ты?

– А я, – майор вытер пот с лица, – как вмажу ей! Со всего маху. Дверью саданул и в комендатуру ушел. Через день является, с фингалом: «Гришенька, прости, я это не подумавши, сдуру, я тебя люблю, возвращайся домой».

– Простил?

– Простил, – вздохнул Григорий, поднял кверху толстенный, размером с сук дерева

указательный палец, – но запомнил.

И спросил:

– А твоя-то как?

Егор Тимофеевич, вздохнул, махнул рукой, налил себе и гостю коньяк и выпил.

Выпил и майор. Тоже вздохнул и протянул:

– По-нят-нень-ко.

Потом они выпили еще раз, уже понемногу, по маленькой стопке, и Лозанюк сказал:

– Тимофеич, ты мужик толковый. Свой! И в городе, и в районе, и вообще тебя уважают. И военкомату помогаешь. В прошлом году крышу помог перекрыть. И вообще. Сына твоего мы отмажем. Запихну я его личное дело так, что никто сроду не отыщет. Не переживай. И ничего тебе это стоить не будет. Разве что захочешь от своей «скарлатины» чего заныкать, то по секрету скажешь, что, мол, так и так, передали туда, – майор показал пальцем на потолок, – столько-то. И добавь, что ежели проболтается, то сына враз призовут. И тебе польза будет, и она не сболтнет.

Егор помотал головой, хихикнул, протянул руку майору, хлопнулись ладонями и заржали. После закусили заливным из судака, запили апельсиновым соком из высокого двухлитрового прямоугольного пакета, до того без дела занимавшего пространство стола. Выпили ещё по рюмашке коньяку. Закусили сыром с положенными на него пластинками лимона и замолчали, пережёвывая тонкие до прозрачности дольки вяленой осетрины.

Потом замвоенкома приблизил свое лицо к лицу хозяина и шепотом спросил:

– А может, пусть пацан отслужит? Теперь всего-то год. Мы его с военкомом тут у нас при военкомате пристроим. Он на компьютере умеет?

– Умеет, – кивнул слегка захмелевший Егор Тимофеевич.

– Ну вот, видишь! – громко произнес Лозанюк и снова перешел на шепот: – Так оно было бы надежней. Год отсидел у нас в военкомате писарем и всё. И никаких вопросов. А то вдруг что со мной. Или переведут, или повысят, или просто помру.

Егор замахал руками.

– Типун тебе на язык! С какого это тебе, крепкому мужику, помирать?

– Всяко бывает, – печально вздохнул майор. – Вот у нас в части, где я служил, здоровенный молодой лейтенант. Ростом под два метра. Только из училища. Прыгнул с танка на танк в парке. Машины рядышком стояли. В полуметре друг от друга. И поскользнулся. Ушибся. Дня два похромал, потом в медсанчасть пошел. Положили. Через месяц в госпиталь перевели. Через полгода ноту ампутировали. А через год парень помер. В мирное время! Еще до всех этих конфликтов. В СССР ещё! И было парню двадцать пять лет.

Лозанюк перекрестился, сказал: «Давай помянем хорошего человека», и они распили, не чокаясь, остатки коньяка. Пустую бутылку хозяин по старинной примете тут же убрал под стол.

– Так гляди, может, твоему годик отслужить. Пролетит, и не заметишь! Под общим нашим присмотром. Чем отмазываться, ты подумай. Ты ведь служил – и ничего.

Главный инженер почесал затылок. Покумекал и сказал:

– Правильно ты, Григорий, говоришь. Мы служили и вопросов не задавали. Пусть послужит и молодежь. Тем более тут. А точно сможешь его при себе служить оформить?