Сочинения. Том 1. Жатва жертв
Шрифт:
Это единственное (хотя и косвенное, и неверное) публичное и охраняемое свидетельство о жизни лейтенанта Нушке и фельдфебеля Густава Бергера. В Германии даже такого свидетельства не имеется.
Первой закончила огонь гаубичная батарея, которая полностью израсходовала норму дефицитных 122-мм снарядов. Две другие батареи прекратили огонь, когда стало ясно, что немецкие батареи артналет возмездия прекратили.
Всего с обеих сторон было выпущено 1059 снарядов.
Итоги артиллерийского боя 17 октября 1943 года под Колпино: убито 9 человек —
A. К. Абрамцев, рядовой,
Г. Бергер,
П. С. Зайцев, рядовой,
И. И. Иванов, сержант,
Р. Кнок, ефрейтор,
B. Фет, майор,
Р. Нушке, лейтенант,
C. П. Потапов, рядовой,
П. М. Сидоров, рядовой.
Русские потеряли на одного человек больше, зато немцам нанесен больший материальный ущерб: убито четыре лошади, приведено в негодность 750 метров колючей проволки, 17 мешков цемента, уничтожены две автомашины и одна серьезно повреждена. У русских пострадало одно земляное укрытие, которое к ночи было подправлено, и ефрейтор Овчинников занял свой прежний топчан, хотя мог бы выбрать другой.
В пасмурные октябрьские дни смеркается быстро. Но облачность рассеялась и Ивану Павлову пришлось лишний час отлеживаться в окопчике. Когда стемнело, он перебрался в траншею, напугав Пахомова, хотя тот знал, что в это время снайперы возвращаются из засады.
Павлов тихо смеялся. Все после засады возвращаются немного чокнутые.
МАТВЕЙ И ОТТО
В октябре бомба, сброшенная с английского «Ланкастера», разрушила в Берлине дом на Бурггассе. Под его обломками были погребены две девочки и жена Отто Курца. В связи с этим ему разрешили краткосрочный отпуск — право постоять у руин дома, которые еще неизвестно когда будут разобраны.
Из близких у Отто в столице никого не было. Некому было и написать письмо — два брата, один из которых жил в Гамбурге, а другой где-то в Баварии, он знал, с недоумением прочли бы письменное обращение к ним. Они подумали бы ему что-то нужно. А что ему нужно от них?.. Он вернулся в часть оглушенный тем полупьяным воодушевлением, которое царило на вокзалах, в ресторанах, в воинских поездах ведущей победоносную войну Германии. Этот шум сопровождал его до самой Опочки, где он сошел с поезда в грязь и темноту этого не существующего на больших картах русского городка.
Здесь были у него товарищи, такие же, как он, шоферы. Они устроили ему что-то вроде поминального вечера, на котором пили шнапс и говорили, что они за это заплатят. Они им за все отомстят. К началу ночи шнапс был выпит. Он вышел на улицу под проливной дождь. Даже пьяным он не решился бы сделать шагу в этой тьме, если бы не карманный фонарик. Он шел серединой пустой улицы и думал:
«Это не струи дождя бегут по моему лицу.
Это бегут мои слезы, до которых никому нет дела: ни людям, ни небу.
Это слезы моих дорогих девочек».
— Я плачу с вами, мои крошки! — произнес солдат вслух, потому что произнесенные слова, казалось, превращали вымысел в действительность.
Старуха была похожа на привидение. Фонарик сперва осветил ноги в опорках, грязную длинную юбку, а потом что-то вогнутое, седое, безразличное. Отто подошел к старухе вплотную, посветил ей в глаза.
Пелагея Мартынова перед иконой Божьей Матери поблагодарила Бога за то, что Он не дал ей пропасть от безбожника. Ее муж, бывший конюх райисполкома Урусов, терпеть не мог иносказаний своей бабы и спросил: «Кто это за безбожник такой? Не Колька ли шалопут?» Пелагея объяснила, что спаслась от немецкого военного человека, который ее подкараулил на улице. «На ляд ты ему нужна, баба, — усомнился конюх, — ни военных, ни каких других действий с тобой не проведешь». Пелагея объяснила, что нехристь потребовал самогона. «Ишь ты, — оживился конюх, даже ноги с лежанки спустил. И выговорил своей жене за то, что она на дом Матвея Матвеева показала. — Ты же врагу пособничала. И Матвея подвела. Шлепнут тебя энкеведешники, когда вернутся. И правильно сделают. А тебя предупреждаю: я к этим делам никакого отношения не имею. Вот так».
Матвей Матвеев, до прихода немцев торговавший на базаре в керосиновой лавке, а теперь человек без определенных занятий, пошел среди ночи проверять, кто беспокоит дверь его дома. За порогом он увидел немца — мокрого, грязного, пьяного. Дождь лил по его толстому, сердитому, но незлому лицу. Матвей не препятствовал пьяному войти в свой дом и хотел устроить его спать до утра на скамье. Но солдат требовал самогон и произносил длинные речи, в которых Матвей различал слова «фюрер» и «дрек».
Немец забавно выглядел в своем нижнем белье, поверх которого была навешана кацавейка из прошлых тряпок, и в опорках Матвея. Обмундирование оккупанта сушилось на печке.
Кто направляет нас, когда наш разум оказался словно в клетке и бьется о ее прутья с ожесточением и без надежды?
Кто встречает нас на этих дорогах тьмы, молчания и одиночества?..
Ольга Захарова была задержана на улице города Опочка своим дядей Осипом Ивановичем. Он встретил ее такими словами: «Я-то думал, где это моя племянница! Небось далеко за Москву дёру дала. А она тут уже. Задание получила — и назад. Пойдем в управу, расскажешь, где была, что делала, какое задание получила…»
Захарова набросилась на родственника с оскорбительными упреками: и иуда, и кобель, и жмот — до голодной смерти свою мать довел. Осип Иванович побагровел, как месяц на закате, запустил свою лапу под мышку племяннице. Есть там валик женского мяса — и стиснул, как между дверьми.
В управе Ольга увидела много знакомых лиц: и бухгалтера райпотребсоюза Коняева, и учителя средней школы, поэта Устрекова, и еще двух-трех типов из бывшего мелкого местного начальства, и среди них — старшего агронома Лукаса. Отец Ольги хорошо знал Валентина Карловича, который не раз бывал у них в доме. Теперь, оказывается, он стал начальником полиции. «Сказалось немецкое прошлое», — подумала комсомолка Захарова.