Сочинения. Том 1. Жатва жертв
Шрифт:
Старший уполномоченный покинул штаб батальона в мрачном настроении и не только потому, что майор Зиганшин не поддерживает авторитет своих подчиненных, — он должен снова искать этого мерзкого санинструктора.
На улице бойцы ходили, задрав головы, и гадали, чей самолет забрался на такую высоту, что ни знаков не видно, ни шума не слышно.
Евсеева Бушуев нашел в той же хате, на том же топчане. Читал он тот же роман «Дым». Бушуев с удовлетворением отметил, что Евсеев его так испугался, что стал путаться в словах. Приказал инструктору взять любого солдата и оперативно доставить Степчак Евдокию Кузьминичну к правлению колхоза, где содержится пленный фашист. Потом уполномоченный заявился
Солдаты еще задирали головы к небу.
Бушуев в правлении колхоза подготавливал проведение очной ставки: стол, стул, чернильница. Проведение очной ставки требует хорошей подготовки. Требуется, как учили на курсах уполномоченных, хорошее знание психологии, сообразительность, умелое использование как материалов предварительного следствия, так и оговорок опрашиваемых.
Однорукий председатель — вид у него подвыпившего, но месяц уже не пьет, держится — материл телегу, которую никак не мог выкатить из сарая.
И вдруг: Ба-бах! На всю округу и галдеж во всему селу:
— Бомбит, сволочь!
— В укрытие!
На крыльцо штабной хаты вышли командиры. Распространилось: это саперы в поле снятые мины рванули. «Как в таких условиях работать!» — сетование вползло в духовный мир Бушуева.
Замполит Коган был прав, когда заявил: главный итог прочесывания местности — психологический, теперь население не будет бояться ходить в поле. Но не будь этого пленного, операция выглядела бы дурацкой — подняли тысячу человек, оторвало ноги двум мальцам на минах, а все впустую, «не война, — сказал бы генерал, — а пердёж». Наличие же пленного подтверждало: операция была необходимой, ибо нельзя оставлять в своем тылу ни одного вражеского солдата.
Группа во главе с Коганом стояла и смотрела на бабу, на санинструктора Евсеева, который поощрял передвижение больной Степчак разговором о крайней нужде в ней большого начальства.
Зиганшин ожидал увидеть лупоглазую хохлушку, которая станет от всего отказываться, бурно лить слезы и частить тех, кто, по ее мнению, мог дать о ней порочащие сведения. Теперь он с гадливостью стал думать о немце, который спал с этой большеголовой, широкоскулой теткой, с какими-то буграми на пожилом сером, измятом лице. В ватнике с отвислыми карманами и в бурках, сползающих с ее коротких толстых ног.
Из-за оконных занавесок хат выглядывало женское население, возбужденное неведомыми причинами решительного внимания пришлых начальственных мужиков к смирной Евдоше. Похоже, один председатель, глядя Степчак вслед — бабе колхозу полезной и безотказной, отзывчивой на просьбы и похваливания, постигал причины происходящего и криво улыбался под ломаным козырьком своей кепки.
Ее пустили вперед, подтолкнули к ступенькам правления.
В правлении, продуваемом всеми ветрами через высаженные окна, на ворохе измельченной мышами соломы лежал изловленный в степи немец. Его длинное членистое тело зашевелилось в ответ на появление людей, и было видно, как мало в его теле сил, чтобы продемонстрировать им свою лояльность. Он что-то каркнул на своем языке — как бы не решаясь их ни о чем спросить, — лишь с задачей оповещения, что он — тут, что его сознание еще не угасло.
(Добавление к сведениям о Густаве Яшке. Блондин, австриец, бывший социал-демократ, фрезеровщик завода в Линце. Взят в плен в районе Котельниково при попытке группы фельдмаршала Манштейна
Наступил день, когда на западе увидел вспышки фронта. Яшке заплакал и стал молиться этому мерцанию. Через несколько суток он дошел до окопов, в которых недавно держали оборону немецкие части. Лил непрекращающийся весенний дождь. Русские пожилые солдаты трофейной и похоронной команд, словно бестелесные духи, руководимые потусторонними приказами, слонялись по завоеванной земле — собирали в ямы убитых, в кучи — оружие и боеприпасы. Затем исчезли.
Яшке проник в разбитый продовольственный склад и заселил землянку, в которой недавно обитали Вилли Мори, Конрад Доппель и какие-то другие его соотечественники, не оставившие после себя персонифицированного хлама.
Тишина и усталость навалились на Яшке и придавили к нарам. Часто ночами просыпался от своих собственных стонов. Ласковый шорох дождевых капель снова надолго усыплял его. Он привык к мысли, что его прошлое, в котором он встречался со служащей почты Мартой Вернер, любил посмеяться и попеть, теперь не имеет никакого отношения к его жизни. Русские пожилые команды словно собрали и похоронили дни его прошлого в черной степи.)
Евдокию поставили перед Яшке. За ее спиной мужчины в галифе не сразу согласовали, какой вопрос нужно поставить бабе первым. Верно ли сразу спрашивать, сожительствовала она с этим фрицем или нет? Правильнее начать допрос издалека: знакомы ли подозреваемые, как часто встречались, а если да, то с какими целями и на какой — добровольной, корыстной или принудительной — основе?
Конечно, и это неправильно, угрюмо подумал Бушуев. Где те свидетели, которые должны подтвердить правильные показания и опровергнуть ложные? Но все присутствующие на очной ставке, включая санинструктора Евсеева и разведчика Вальку, который презирал начальство, как тыловую породу, и одновременно был готов выполнить любой его приказ, и, вне всякого сомнения, замполит Коган, и профессионал Зиганшин верили, что не дадут колхознице скрыть правду, ибо слишком велика была их власть над нею.
Евдоха вперилась в лежащее перед нею на соломе обмундированное тело.
— Гражданка Скрипчак, — с ехидцей и, похоже, на этот раз намеренно искажая фамилию женщины, начал Зиганшин, — вы видели когда-нибудь этого солдата… Присмотритесь получше… Видик у него раньше был, конечно, повеселее… Узнаете?.. Нет?..
Бушуев несколько раз обмакнул перо в чернильницу, изготовившись вести протокол допроса. Капитан Дуброва, у которого главная присказка была такой: «Я за триста гавриков отвечаю», — не включал ни лежащего на соломе фрица, ни эту тетку в ватнике в число своих гавриков и потому пребывал в равнодушном созерцании действия, подлежащего исполнению контрразведкой. Другое дело Евсеев, он ушел бы и продолжил чтение романа «Дым» до ужина, но боялся, что может рассердить ст. лейтенанта, наверно неспроста привязывающегося к нему. Валька, стоящий позади всех, от нечего делать рассматривал и сравнивал шеи присутствующих: у Дубровы короткая, складчатая, с поросячьей порослью волосиков, у Зиганшина — жилистая, по-городскому подбритая, у замполита — хилая, под кожу старого портфеля. Остальные его не интересовали, как мало интересовал немец, которого он видел в просвете между бабой и командиром батальона.